Бегущая по волнам
Завсегдатай
- Регистрация
- 5 Апр 2015
- Сообщения
- 2,285
Пиши, у тебя очень хорошо получается. Талантище
!!!
Смешные случаи из жизни
- Автор темы Катена
- Дата начала
Нужно продать или сдать квартиру? Звоните +7 (925) 001-11-11 Владимир.
Выгодно продам, быстро сдам Вашу квартиру. Отзывы и информация обо мне здесь.
!!!
Ирыся
Завсегдатай
Моя подруга закончила художественно-графический факультет одесского государственного пединститута. Жили мы в СССР и художественное образование в то время в том ВУЗе давали классическое. При прохождении курса анатомии человека студенты худграфа посещали анатомический театр (совместно с медиками, в соседнем медицинском институте). Анатомию изучали очень конкретно -- на трупах. В их группе был один хохмач, который входя в аудиторию, где на каталках, накрытые простынями, лежали тела "служителей науки", взял моду пожимать трупам руки, при этом он здоровался, кланялся и представлялся. Кто-то нервно хихикал, кто-то недоумевал, кто-то сердился. В общем, такое поведение доморощенного юмориста вызвало скорее неприятие у его однокашников, но шутка, которая уже больше стала походить на глупость, повторялась. Однажды, перед очередным занятием, проходя мимо "экспонатов" и пожимая им руки, студент-юморист вдруг почувствовал в ответ крепкое рукопожатие, скорее это была хватка, потому что вырвать руку ему не удавалось. Он побледнел, покрылся холодным потом и стал оседать на пол. С каталки легко вскочил один из художников, группа "грохнула". Смех был легким и каким-то очищающим. Безобразия закончились. Клин клином, как говорится:)!
Последнее редактирование:
Вожатый
Завсегдатай
И еще из книги "Что вы знаете за Розу?"
Если у вас появлялись свободные деньги, и зарождалась мысль их куда-либо вложить вы рано или поздно должны были встретиться с Михаилом Соломоновичем Фельдманом.
В нашем городе он считал себя самым осведомленным человеком во всем том, что касалось финансов. Причем, надо вам заметить, что больше никто в городе так не считал. Но Михаила Соломоновича это ни сколько не смущало.
Так вот, если человек не знал, куда вложить свои средства, то Фельдман всегда готов был дать ему совет. Он давал советы уверенно, авторитетно и абсолютно бесплатно. Ему хватало того, что его слушали и иногда, прислушавшись, делали так, как он советовал.
На городском рынке, у кинотеатра «Товарищ» или в сквере у почтамта Фельдман брал человека за рукав, отводил его в сторону и доверительно говорил ему:
- Молодой человек, вы, имея оборотные средства, делаете - таки огромную ошибку собираясь вложить их в … - тут следовало название того, куда собирался вложить деньги собеседник. - Дорогой мой, вы ничего не смыслите в бизнесе. Послушайте меня, послушайте Михаила Фельдмана и сделайте, как он говорит. Вкладывайтесь в …, - и тут произносилось название того, во что следовало вложиться. – Я вам говорю, это гарантия успеха. Через полгода вы получите проценты. Хорошие проценты! Это верный гешефт, я вам говорю!
И этот человек, который поступал так, как советовал ему Михаил Соломонович, вкладывал деньги в это дело и обязательно прогорал.
И когда он прогорал и прибегал к Фельдману с претензиями, Михаил Соломонович самодовольно говорил неудачнику:
- Вот видите, молодой человек! Что я вам говорил! Вы таки ничего не смыслите в бизнесе!
И гордо удалялся, оставляя собеседника в полнейшей растерянности и недоумении.
У Михаила Соломоновича не было высшего финансового образования. У него вообще не было высшего образования. Он никогда не работал с финансами. У него не было своего бизнеса. И у него никогда не было никаких сбережений. И, тем более, лишних денег. Он работал на швейной фабрике наладчиком швейных машин. И жил с женой на зарплату беднее, чем мышь в синагоге, если вы понимаете, что я имею в виду.
Постоянным оппонентом Михаила Соломоновича был Лазарь Семенович Фарбер.
Они встречались на углу Социалистической и Московской в скверике и вели разговоры на тему разницы между экономиками капитализма и социализма.
- А я вам говорю, что не всегда спрос рождает предложение! – горячился Фарбер. - Вот я вас спрошу: – Мистер Фельдман, вам нужны джинсы?
- Да, нужны.
- Но почему?
- Да потому, что у меня их нет!
- Хорошо, предположим, что это неудачный пример.
В следующие полчаса выяснилось, что все приводимые примеры оказывались неудачными. Спрос Фельдмана простирался практически на все сферы потребительского рынка. Другими словами, он остро нуждался во всем, потому что у него ничего не было. А предложение экономики родного государства существенно отставало от его спроса.
На почве экономических разногласий между двумя системами Фарбер с Фельдманом страшно ругались и не разговаривали потом еще две недели.
За ужином Михаил Соломонович говорил своей жене Берте Львовне:
- Берточка, ты только послушай, что говорит этот Фарбер! Он говорит, что спрос не всегда рождает предложение! И поэтому народу не нужны джинсы! (Когда ему это было выгодно, Михаил Соломонович всегда ассоциировал себя с народом. И в эти мгновения он свято верил в эту связь!)
Берта Львовна ничего не понимала в политэкономии и финансах. Но зато она знала своего Мишу как облупленного.
Подливая в кружку Михаила Соломоновича чай, она говорила:
- Миша, ты убиваешь себе душу! Зачем ты связался с этим Фарбером?
- Но ведь это бред? – кипятился Фельдман.
- Конечно, бред, - соглашалась Берта Львовна.
- Но я же прав? – уже спокойнее говорил Михаил Соломонович.
- Конечно, ты абсолютно прав! – подтверждала Берта Львовна.
Получив подтверждение своей абсолютной правоты, Михаил Соломонович успокаивался.
А потом рухнул «железный занавес» и Михаил Соломонович засобирался. Он вдруг понял, что надо таки ехать! Что, может быть, сейчас появится шанс применить свой финансовый талант в другой стране, в другой экономической системе. И не надо будет чинить эти проклятые швейные машинки под плоские шуточки швей и закройщиц.
Но было одно препятствие. Надо было получить разрешение в КБГ. Сейчас многие поспешили забыть, а остальные не помнят, что это была за организация. О, эта была могущественная организация, которая могла разрешать и запрещать! И не говорить почему. КГБ знал, что каждый советский гражданин потенциально мог быть носителем военной и государственной тайны. А сам гражданин должен был помнить об этом всегда.
И Михаил Соломонович очень боялся идти в КГБ. Он был носителем тайны. Он был убежден в этом. И эта тайна была страшной! Михаил Соломонович знал, что на их швейной фабрике шили форму для армии. Кому именно шили эту форму и сколько – он точно не знал. Но и того, что он знал, хватало, чтобы бояться.
Подгоняемый Бертой Львовной, он долго ходил по обеим сторонам улицы Пушкина, подолгу стоял, собираясь с духом, у охотничьего магазина Зямы, тоскливо глядя в окна здания горотдела КГБ напротив. Ему казалось, что если он войдет в двери КГБ, то больше он из них никогда не выйдет. Потом ему стало казаться, что его давно уже заметили и сейчас двери откроются сами, из них выйдут люди с холодным взглядом в серых одинаковых костюмах и заберут его с собой. Почему-то именно так он представлял себе сотрудников этого могущественного ведомства.
Надо сказать, что его и правда давно заметили, но предпринимать что-либо не собирались и пока просто наблюдали.
Наконец Михаил Соломонович решился, подошел к двери и, трижды мелко перекрестившись, хотя был иудеем, потянул ручку на себя.
Его отпустили на удивление легко. Михаил Соломонович даже немножко обиделся. Все эти годы он был уверен в том, что, обладая страшной военной тайной, был причастен к великому делу, а на самом деле просто менял иглы в швейных машинах! Но с другой стороны, это придавало ему уверенности в правильности принятого решения ехать в Землю Обетованную, коль скоро в этой стране его не оценили.
И он уехал.
Михаил Соломонович больше никогда не приезжал в наш город. У него не было здесь родственников, и как сложилась его жизнь дальше неизвестно.
Но только теперь никто не возьмет вас неожиданно за рукав на городском рынке, у кинотеатра «Товарищ» или в сквере у почтамта и не даст вам совет, куда вложить ваши средства. Мы все остались предоставленными сами себе. А это всегда немножечко грустно!
Не правда ли?
Михаил Соломонович Фельдман
Если у вас появлялись свободные деньги, и зарождалась мысль их куда-либо вложить вы рано или поздно должны были встретиться с Михаилом Соломоновичем Фельдманом.
В нашем городе он считал себя самым осведомленным человеком во всем том, что касалось финансов. Причем, надо вам заметить, что больше никто в городе так не считал. Но Михаила Соломоновича это ни сколько не смущало.
Так вот, если человек не знал, куда вложить свои средства, то Фельдман всегда готов был дать ему совет. Он давал советы уверенно, авторитетно и абсолютно бесплатно. Ему хватало того, что его слушали и иногда, прислушавшись, делали так, как он советовал.
На городском рынке, у кинотеатра «Товарищ» или в сквере у почтамта Фельдман брал человека за рукав, отводил его в сторону и доверительно говорил ему:
- Молодой человек, вы, имея оборотные средства, делаете - таки огромную ошибку собираясь вложить их в … - тут следовало название того, куда собирался вложить деньги собеседник. - Дорогой мой, вы ничего не смыслите в бизнесе. Послушайте меня, послушайте Михаила Фельдмана и сделайте, как он говорит. Вкладывайтесь в …, - и тут произносилось название того, во что следовало вложиться. – Я вам говорю, это гарантия успеха. Через полгода вы получите проценты. Хорошие проценты! Это верный гешефт, я вам говорю!
И этот человек, который поступал так, как советовал ему Михаил Соломонович, вкладывал деньги в это дело и обязательно прогорал.
И когда он прогорал и прибегал к Фельдману с претензиями, Михаил Соломонович самодовольно говорил неудачнику:
- Вот видите, молодой человек! Что я вам говорил! Вы таки ничего не смыслите в бизнесе!
И гордо удалялся, оставляя собеседника в полнейшей растерянности и недоумении.
У Михаила Соломоновича не было высшего финансового образования. У него вообще не было высшего образования. Он никогда не работал с финансами. У него не было своего бизнеса. И у него никогда не было никаких сбережений. И, тем более, лишних денег. Он работал на швейной фабрике наладчиком швейных машин. И жил с женой на зарплату беднее, чем мышь в синагоге, если вы понимаете, что я имею в виду.
Постоянным оппонентом Михаила Соломоновича был Лазарь Семенович Фарбер.
Они встречались на углу Социалистической и Московской в скверике и вели разговоры на тему разницы между экономиками капитализма и социализма.
- А я вам говорю, что не всегда спрос рождает предложение! – горячился Фарбер. - Вот я вас спрошу: – Мистер Фельдман, вам нужны джинсы?
- Да, нужны.
- Но почему?
- Да потому, что у меня их нет!
- Хорошо, предположим, что это неудачный пример.
В следующие полчаса выяснилось, что все приводимые примеры оказывались неудачными. Спрос Фельдмана простирался практически на все сферы потребительского рынка. Другими словами, он остро нуждался во всем, потому что у него ничего не было. А предложение экономики родного государства существенно отставало от его спроса.
На почве экономических разногласий между двумя системами Фарбер с Фельдманом страшно ругались и не разговаривали потом еще две недели.
За ужином Михаил Соломонович говорил своей жене Берте Львовне:
- Берточка, ты только послушай, что говорит этот Фарбер! Он говорит, что спрос не всегда рождает предложение! И поэтому народу не нужны джинсы! (Когда ему это было выгодно, Михаил Соломонович всегда ассоциировал себя с народом. И в эти мгновения он свято верил в эту связь!)
Берта Львовна ничего не понимала в политэкономии и финансах. Но зато она знала своего Мишу как облупленного.
Подливая в кружку Михаила Соломоновича чай, она говорила:
- Миша, ты убиваешь себе душу! Зачем ты связался с этим Фарбером?
- Но ведь это бред? – кипятился Фельдман.
- Конечно, бред, - соглашалась Берта Львовна.
- Но я же прав? – уже спокойнее говорил Михаил Соломонович.
- Конечно, ты абсолютно прав! – подтверждала Берта Львовна.
Получив подтверждение своей абсолютной правоты, Михаил Соломонович успокаивался.
А потом рухнул «железный занавес» и Михаил Соломонович засобирался. Он вдруг понял, что надо таки ехать! Что, может быть, сейчас появится шанс применить свой финансовый талант в другой стране, в другой экономической системе. И не надо будет чинить эти проклятые швейные машинки под плоские шуточки швей и закройщиц.
Но было одно препятствие. Надо было получить разрешение в КБГ. Сейчас многие поспешили забыть, а остальные не помнят, что это была за организация. О, эта была могущественная организация, которая могла разрешать и запрещать! И не говорить почему. КГБ знал, что каждый советский гражданин потенциально мог быть носителем военной и государственной тайны. А сам гражданин должен был помнить об этом всегда.
И Михаил Соломонович очень боялся идти в КГБ. Он был носителем тайны. Он был убежден в этом. И эта тайна была страшной! Михаил Соломонович знал, что на их швейной фабрике шили форму для армии. Кому именно шили эту форму и сколько – он точно не знал. Но и того, что он знал, хватало, чтобы бояться.
Подгоняемый Бертой Львовной, он долго ходил по обеим сторонам улицы Пушкина, подолгу стоял, собираясь с духом, у охотничьего магазина Зямы, тоскливо глядя в окна здания горотдела КГБ напротив. Ему казалось, что если он войдет в двери КГБ, то больше он из них никогда не выйдет. Потом ему стало казаться, что его давно уже заметили и сейчас двери откроются сами, из них выйдут люди с холодным взглядом в серых одинаковых костюмах и заберут его с собой. Почему-то именно так он представлял себе сотрудников этого могущественного ведомства.
Надо сказать, что его и правда давно заметили, но предпринимать что-либо не собирались и пока просто наблюдали.
Наконец Михаил Соломонович решился, подошел к двери и, трижды мелко перекрестившись, хотя был иудеем, потянул ручку на себя.
Его отпустили на удивление легко. Михаил Соломонович даже немножко обиделся. Все эти годы он был уверен в том, что, обладая страшной военной тайной, был причастен к великому делу, а на самом деле просто менял иглы в швейных машинах! Но с другой стороны, это придавало ему уверенности в правильности принятого решения ехать в Землю Обетованную, коль скоро в этой стране его не оценили.
И он уехал.
Михаил Соломонович больше никогда не приезжал в наш город. У него не было здесь родственников, и как сложилась его жизнь дальше неизвестно.
Но только теперь никто не возьмет вас неожиданно за рукав на городском рынке, у кинотеатра «Товарищ» или в сквере у почтамта и не даст вам совет, куда вложить ваши средства. Мы все остались предоставленными сами себе. А это всегда немножечко грустно!
Не правда ли?
Вожатый
Завсегдатай
Что-то темка заглохла. Или случаи из жизни кончились? Подкинем!
В полку ждали заместителя командира дивизии по вооружению. Вновь назначенного. В нашем полку второго эшелона он еще не был, народ его не видел, и о новом начальстве ходили только слухи. Слухи эти не успокаивали. Говорили, что мужик он крутой, пришел недавно из академии, что за несвоевременное заполнение журнала проверки состояния техники он уже ходатайствовал перед комдивом об увольнении какого-то командира роты. Правда, фамилию командира роты не называли.
К приезду заместителя по вооружению готовились. И готовились уже третьи сутки. Всю техническую документацию заполнили за прошедшие полтора года и немного вперед. Падающие от недосыпа и нервного напряжения писаря рисовали и тут же заполняли планы эксплуатации техники. Боксы вымыли с мылом. Броню натерли соляркой, резиновый бандаж катков – гуталином, траки гусениц выкрасили битумом.
Траву скосили, территорию в парке вымели и в парк уже больше никого не пускали.
Утром в день приезда личный состав подняли в пять часов, покормили завтраком в пять тридцать и до девяти бойцы доводили до ума территорию полка.
Ровно в девять часов началась строевая тренировка. Все было как в уставе. Солдаты, высоко поднимая ногу, вышагивали по квадратам на строевом плацу. Гулко и не всегда в такт гремел полковой барабан. Громко кричали командиры всех степеней.
Перед КПП взад и вперед расхаживал начальник инженерной службы майор Артемкин, которого в этот день как самого опытного офицера, выбрали дежурным по полку. Перемещаясь, таким образом, он бубнил себе под нос: « Товарищ полковник, во время моего дежурства происшествий не случилось. Дежурный по полку майор Артемкин. Товарищ полковник, во время моего дежурства… ».
Наконец на дороге показался УАЗик зам. по вооружению. Ворота КПП заблаговременно смазанные беззвучно отворились, и машина с начальством безостановочно въехала на территорию.
- Смирно! - не своим голосом закричал Артемкин. И полк замер. Замерли солдаты на плацу, замер барабанщик со вскинутыми над головой барабанными палочками, замерли часовые на постах внутреннего караула. И даже мухи, упорно кружащие вокруг плафонов в солдатской столовой, вздрогнули от неожиданности.
Майор Артемкин четким строевым шагом начал движение к дивизионному начальству. Кобура с пистолетом смешно подпрыгивала на его огромном, как рюкзак альпиниста, животе.
- Товарищ полковник, во время моего дежурства происшествий не случилось. Личный состав полка занимается по расписанию занятий. Дежурный по полку майор Артемкин, - выкрикнул он в лицо зам. по вооружению на одном дыхании и со свистом всосал в себя воздух, сознавая, что со своей задачей он справился.
Командир нашего полка был опытным боевым офицером, который в своей бурной военной молодости успел не раз испортить настроение афганским моджахедам, пройти все командирские должности, начиная со взводного, отучиться в академии БТВ и откомандовать полком два года. Церемонию встречи он благоразумно наблюдал из окна коридора второго этажа штаба полка. Убедившись, что встреча прошла успешно, командир решил, что теперь ему самое время принять в ней живое участие.
Кофе в кабинете был уже накрыт и командир полка поспешил на плац.
После встречи начальства командир повел его в штаб. Начальство слегка ухмылялось, довольное ажиотажем, вызванным его появлением.
Теперь отвлечемся, чтобы объяснить, что такое « генеральский подарок ».
« Генеральским подарком » в войсках называют мелкое событие, которое сводит на нет все усилия огромного количества военнослужащих людей, пытающихся из последних сил произвести благоприятное впечатление на вышестоящее начальство. Например, вы ждете комиссию Министерства обороны. Все вылизано до неприличной белизны. Лишние солдаты с рассветом заперты и опечатаны в боксах с боевой техникой, чтобы не болтались пред светлыми очами генералов. До мучительного мига прибытия остаются считанные минуты. И тут, откуда не возьмись на дорогу перед штабом выруливает с мусоросборника чумазый самосвал и, оставляя за собой след в виде внушительных комков глины и мусора, скрывается за поворотом. Командование в бессильной злобе кусает рукава кителя, площадно ругаясь непечатными выражениями. Это – генеральский подарок.
А тем временем зам по вооружению уже подходил к крыльцу штаба. Убаюканный сладкозвучными речами командира полка, он прошел мимо группы военнослужащих по контракту - прапорщиков, старшин и сержантов, которые стояли неподалеку. Зам уже было занес ногу на ступеньку, и тут в его голове щелкнул какой-то тумблер и он, приставив ногу, всем корпусом повернулся к «профессионалам».
Контрактники, как крестьянские дети, смотрели на начальство чистыми глазами, которые блестели на их добрых лицах. С такими лицами приходили к Ильичу в Кремль с просьбами ходоки из бедных дальних губерний. Из-за спин предательски вился сигаретный дымок. Отдать воинское приветствие полковнику никто не догадался.
Это и был генеральский подарок.
Командир полка физически почувствовал, как накаляется обстановка. Он уже хотел что-то сказать, но не успел.
- Что уставились, идиоты ?! – закричал зам по вооружению. –Лапы к черепу уже трудно поднять? Почему не на строевой? А ну - марш! И ходить по квадрату, чтобы я вас там ощущал!
«Идиоты» опрометью бросились на плац и, самостоятельно построившись, заколотили подошвами по асфальту, кося взглядом на начальство.
Зам по вооружению с чувством глубоко оскорбленного достоинства на отрез отказался идти в кабинет, где его ждал накрытый стол и направился сразу в парк боевых машин. Командир полка повел его длинной дорогой, а тем временем через « колючку » и дыры в заборе уже бежали к своим боксам командиры подразделений.
Пока начальственная кавалькада прошла КТП, пока дежурный по парку отдал длинный подробный рапорт, содержание которого он репетировал всю ночь, командиры успели открыть ворота и занять исходные позиции у своих хранилищ.
Зам по вооружению в сопровождении командира полка и его зама по вооружению приближались к боксу артиллерийского дивизиона. А с торца бокса был газон, на нем росли елки, которые бойцы регулярно удобряли диз.топливом и отработкой моторного масла. Под одной из елок, щурясь на приближающееся начальство, мирно сидел кот по кличке Кузя. Кузя был заслуженным ветераном артдивизиона, регулярно выезжал на все учения и стрельбы и на правах члена воинского коллектива постоянно был прописан в технической каптерке второй самоходноартеллирийской батареи. Сейчас он идилически сидел под елочкой, радуясь тому, что его наконец-то выпустили на свежий воздух после долгого сидения взаперти, и исчезать в ближайшее время никуда не собирался. Это был второй генеральский подарок.
- Что это? – спросил старший начальник, возмущенно взирая на Кузю. Но, вовремя сообразив, что вопрос звучит, по меньшей мере, глупо, быстро поправился: - Как зовут?
Командир дивизиона открыл, было, рот, чтобы ответить на заданный вопрос, но командир полка резко дернул его за рукав. Он знал, что фамилия старшего начальника – Кузьмин и, опасаясь невольных совпадений, выпалил: - Артиллерийский пушкан!
- Как? – изумленно спросил Кузьмин.
- Артиллерийский пушкан, - уже нормальным голосом ответил командир полка.
– Почему? – спросил Кузьмин.
- Понимаете, товарищ полковник, когда артиллеристы со стрельб приезжают надо вооружение обслуживать. А людей, вы же знаете, вечно не хватает. Ну вот два бойца берут кота, один в башню садится с казенной части орудия, другой становится с дульной, запускают кота в канал ствола и пугают. Кот туда – сюда бегает, вот так пушки и чистим.
Осмысление сказанного командиром полка к Кузьмину пришло не сразу. Паузе, которая за этим последовала, могли позавидовать многие актеры академического театра. Наконец, глядя в невозмутимые лица аборигенов, с долей сомнения в голосе полковник спросил: – Правда, что ли? Широко улыбаясь, командир полка проговорил: - Да нет, товарищ полковник, шутка, конечно!
Обстановка была разряжена и программа визита дальше пошла как по маслу. Полковник Кузьмин оказался нормальным мужиком, и с командиром полка они расстались довольные друг другом. Контрактники после этого еще две недели с семи до девяти утра под окнами кабинета командира полка пели строевые песни под баян.
А командир, приезжая на службу, каждое утро мстительно говорил им: - Я вас научу Родину любить, идиоты!
АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ПУШКАН
В полку ждали заместителя командира дивизии по вооружению. Вновь назначенного. В нашем полку второго эшелона он еще не был, народ его не видел, и о новом начальстве ходили только слухи. Слухи эти не успокаивали. Говорили, что мужик он крутой, пришел недавно из академии, что за несвоевременное заполнение журнала проверки состояния техники он уже ходатайствовал перед комдивом об увольнении какого-то командира роты. Правда, фамилию командира роты не называли.
К приезду заместителя по вооружению готовились. И готовились уже третьи сутки. Всю техническую документацию заполнили за прошедшие полтора года и немного вперед. Падающие от недосыпа и нервного напряжения писаря рисовали и тут же заполняли планы эксплуатации техники. Боксы вымыли с мылом. Броню натерли соляркой, резиновый бандаж катков – гуталином, траки гусениц выкрасили битумом.
Траву скосили, территорию в парке вымели и в парк уже больше никого не пускали.
Утром в день приезда личный состав подняли в пять часов, покормили завтраком в пять тридцать и до девяти бойцы доводили до ума территорию полка.
Ровно в девять часов началась строевая тренировка. Все было как в уставе. Солдаты, высоко поднимая ногу, вышагивали по квадратам на строевом плацу. Гулко и не всегда в такт гремел полковой барабан. Громко кричали командиры всех степеней.
Перед КПП взад и вперед расхаживал начальник инженерной службы майор Артемкин, которого в этот день как самого опытного офицера, выбрали дежурным по полку. Перемещаясь, таким образом, он бубнил себе под нос: « Товарищ полковник, во время моего дежурства происшествий не случилось. Дежурный по полку майор Артемкин. Товарищ полковник, во время моего дежурства… ».
Наконец на дороге показался УАЗик зам. по вооружению. Ворота КПП заблаговременно смазанные беззвучно отворились, и машина с начальством безостановочно въехала на территорию.
- Смирно! - не своим голосом закричал Артемкин. И полк замер. Замерли солдаты на плацу, замер барабанщик со вскинутыми над головой барабанными палочками, замерли часовые на постах внутреннего караула. И даже мухи, упорно кружащие вокруг плафонов в солдатской столовой, вздрогнули от неожиданности.
Майор Артемкин четким строевым шагом начал движение к дивизионному начальству. Кобура с пистолетом смешно подпрыгивала на его огромном, как рюкзак альпиниста, животе.
- Товарищ полковник, во время моего дежурства происшествий не случилось. Личный состав полка занимается по расписанию занятий. Дежурный по полку майор Артемкин, - выкрикнул он в лицо зам. по вооружению на одном дыхании и со свистом всосал в себя воздух, сознавая, что со своей задачей он справился.
Командир нашего полка был опытным боевым офицером, который в своей бурной военной молодости успел не раз испортить настроение афганским моджахедам, пройти все командирские должности, начиная со взводного, отучиться в академии БТВ и откомандовать полком два года. Церемонию встречи он благоразумно наблюдал из окна коридора второго этажа штаба полка. Убедившись, что встреча прошла успешно, командир решил, что теперь ему самое время принять в ней живое участие.
Кофе в кабинете был уже накрыт и командир полка поспешил на плац.
После встречи начальства командир повел его в штаб. Начальство слегка ухмылялось, довольное ажиотажем, вызванным его появлением.
Теперь отвлечемся, чтобы объяснить, что такое « генеральский подарок ».
« Генеральским подарком » в войсках называют мелкое событие, которое сводит на нет все усилия огромного количества военнослужащих людей, пытающихся из последних сил произвести благоприятное впечатление на вышестоящее начальство. Например, вы ждете комиссию Министерства обороны. Все вылизано до неприличной белизны. Лишние солдаты с рассветом заперты и опечатаны в боксах с боевой техникой, чтобы не болтались пред светлыми очами генералов. До мучительного мига прибытия остаются считанные минуты. И тут, откуда не возьмись на дорогу перед штабом выруливает с мусоросборника чумазый самосвал и, оставляя за собой след в виде внушительных комков глины и мусора, скрывается за поворотом. Командование в бессильной злобе кусает рукава кителя, площадно ругаясь непечатными выражениями. Это – генеральский подарок.
А тем временем зам по вооружению уже подходил к крыльцу штаба. Убаюканный сладкозвучными речами командира полка, он прошел мимо группы военнослужащих по контракту - прапорщиков, старшин и сержантов, которые стояли неподалеку. Зам уже было занес ногу на ступеньку, и тут в его голове щелкнул какой-то тумблер и он, приставив ногу, всем корпусом повернулся к «профессионалам».
Контрактники, как крестьянские дети, смотрели на начальство чистыми глазами, которые блестели на их добрых лицах. С такими лицами приходили к Ильичу в Кремль с просьбами ходоки из бедных дальних губерний. Из-за спин предательски вился сигаретный дымок. Отдать воинское приветствие полковнику никто не догадался.
Это и был генеральский подарок.
Командир полка физически почувствовал, как накаляется обстановка. Он уже хотел что-то сказать, но не успел.
- Что уставились, идиоты ?! – закричал зам по вооружению. –Лапы к черепу уже трудно поднять? Почему не на строевой? А ну - марш! И ходить по квадрату, чтобы я вас там ощущал!
«Идиоты» опрометью бросились на плац и, самостоятельно построившись, заколотили подошвами по асфальту, кося взглядом на начальство.
Зам по вооружению с чувством глубоко оскорбленного достоинства на отрез отказался идти в кабинет, где его ждал накрытый стол и направился сразу в парк боевых машин. Командир полка повел его длинной дорогой, а тем временем через « колючку » и дыры в заборе уже бежали к своим боксам командиры подразделений.
Пока начальственная кавалькада прошла КТП, пока дежурный по парку отдал длинный подробный рапорт, содержание которого он репетировал всю ночь, командиры успели открыть ворота и занять исходные позиции у своих хранилищ.
Зам по вооружению в сопровождении командира полка и его зама по вооружению приближались к боксу артиллерийского дивизиона. А с торца бокса был газон, на нем росли елки, которые бойцы регулярно удобряли диз.топливом и отработкой моторного масла. Под одной из елок, щурясь на приближающееся начальство, мирно сидел кот по кличке Кузя. Кузя был заслуженным ветераном артдивизиона, регулярно выезжал на все учения и стрельбы и на правах члена воинского коллектива постоянно был прописан в технической каптерке второй самоходноартеллирийской батареи. Сейчас он идилически сидел под елочкой, радуясь тому, что его наконец-то выпустили на свежий воздух после долгого сидения взаперти, и исчезать в ближайшее время никуда не собирался. Это был второй генеральский подарок.
- Что это? – спросил старший начальник, возмущенно взирая на Кузю. Но, вовремя сообразив, что вопрос звучит, по меньшей мере, глупо, быстро поправился: - Как зовут?
Командир дивизиона открыл, было, рот, чтобы ответить на заданный вопрос, но командир полка резко дернул его за рукав. Он знал, что фамилия старшего начальника – Кузьмин и, опасаясь невольных совпадений, выпалил: - Артиллерийский пушкан!
- Как? – изумленно спросил Кузьмин.
- Артиллерийский пушкан, - уже нормальным голосом ответил командир полка.
– Почему? – спросил Кузьмин.
- Понимаете, товарищ полковник, когда артиллеристы со стрельб приезжают надо вооружение обслуживать. А людей, вы же знаете, вечно не хватает. Ну вот два бойца берут кота, один в башню садится с казенной части орудия, другой становится с дульной, запускают кота в канал ствола и пугают. Кот туда – сюда бегает, вот так пушки и чистим.
Осмысление сказанного командиром полка к Кузьмину пришло не сразу. Паузе, которая за этим последовала, могли позавидовать многие актеры академического театра. Наконец, глядя в невозмутимые лица аборигенов, с долей сомнения в голосе полковник спросил: – Правда, что ли? Широко улыбаясь, командир полка проговорил: - Да нет, товарищ полковник, шутка, конечно!
Обстановка была разряжена и программа визита дальше пошла как по маслу. Полковник Кузьмин оказался нормальным мужиком, и с командиром полка они расстались довольные друг другом. Контрактники после этого еще две недели с семи до девяти утра под окнами кабинета командира полка пели строевые песни под баян.
А командир, приезжая на службу, каждое утро мстительно говорил им: - Я вас научу Родину любить, идиоты!
natalie
Завсегдатай
Вот так вернешься в номер вечером, слегка под шафе, а там такое! Тут и до инфаркта недолго!Из той же серии.
Когда креатив горничных зашкаливает.
Vicky
Активный пользователь
Зашла я как то в новомодный спортивный магазин. Хожу с довольным видом, присматриваюсь и что-то заинтересовало меня, оглядываюсь и вижу девушка продавец сидит на ступеньке, при чем со скучающим видом, щёки руками подбирает, на голове кепка натянута. Я окликаю её: Девушка, Вы мне не подскажите? -Ноль внимания. Я снова, чуть громче: Вы не могли подсказать?! Опять тишина, а сама краем глаза замечаю, что другие продавцы перегядывают и хихикают. И тут до меня доходит, что это манекен! Я засмущалась и бочком пошла к выходу).
Juliana
Завсегдатай
меня поприкольнее было. Отдыхала я в Гоа. В домике-бунгало на берегу (ну я фотки выкладывала). Это было в прошлом году. Подруга, которая жила со мной в домике поехала в город на шопинг. А мы вечером собрались в ресторан. Я ключи оставила на рецепшен и мы ушли. Возвращаемся, идем мимо рецепшена, ключ на месте. Поздно уже, темно. Я аж подпрыгнула, куда делась. Подхожу к домику и вижу там свет приглушенный. Я еще раз подпрыгнула. заглядываю в окошко, видно плохо, на окне сетка. На двери замок висит, ана кровати кто-то лежит. Я совсем охреневаю. А подруга приехала, и вместо того, чтобы взять ключ, не долго думая, открыла окно и влезла через него в дом. И лежит себе на кровати... У меня был приход...Вот так вернешься в номер вечером, слегка под шафе, а там такое! Тут и до инфаркта недолго!
natalie
Завсегдатай
Вот так со страху можно подругу принять за взломщика и навалять ей
Особенно, если зрение не очень Надо мной муж решил пошутить, шла я домой по безлюдной дороге, на плече сумку несла, но согнутой рукой ремешок крепенько придерживала. А он тоже в это время, по этой же дороге сзади меня шел, решил пошутить... Подбегает, и сумку с плеча срывает, а я ее крепко так держала, и прям с разворота, ему кулаком другой руки, кааак дала! Забавно так получилось, у кого-то синяк и шутка не удалась, а у кого-то нервный смех был!
Больше так не шутит...
Juliana
Завсегдатай
Но зато ржали мы весь оставшийся отпуск... зачем лезть в окно, если есть дверь?Вот так со страху можно подругу принять за взломщика и навалять ей
natalie
Завсегдатай
Ирыся
Завсегдатай
Этот пост надо продублировать в ОБЖ, может стать началом целой серии постов по женской самообороне!))) Готова продолжить тему (там, в ОБЖ)!Вот так со страху можно подругу принять за взломщика и навалять ей
Надо мной муж решил пошутить, шла я домой по безлюдной дороге, на плече сумку несла, но согнутой рукой ремешок крепенько придерживала. А он тоже в это время, по этой же дороге сзади меня шел, решил пошутить... Подбегает, и сумку с плеча срывает, а я ее крепко так держала, и прям с разворота, ему кулаком другой руки, кааак дала! Забавно так получилось, у кого-то синяк и шутка не удалась, а у кого-то нервный смех был!
Вожатый
Завсегдатай
Продолжаем.ПЕСНЯ
«Когда поют солдаты,
Спокойно дети спят»
Лисянский М.С.
Когда долго живешь в отрыве от цивилизации, начинаешь ценить простые человеческие радости, такие как походить по асфальту, поесть жареной картошки и хотя бы посмотреть на женщин. Просыпается так же тяга к культурным ценностям – песням, танцам, живописи и гравюре. За неимением в полевых условиях живописи и гравюры остановимся на песнях и танцах.Спокойно дети спят»
Лисянский М.С.
Лето. Песок. Жара. В округе на много километров – только ты и тебе подобные, на которых и смотреть-то уже сил нет после многих дней совместного выполнения учебно-боевых задач. И вот по воскресеньям, когда офицеры низшего звена буквально изнывают от любви к прекрасному, мы вызывали рядового Антипаса (такие вот фамилии бывают в Москве). Антипас приходил в курилку – главный культурный центр нашего отдельного батальона, имея при себе контрольно-выверочную мишень и кассетный магнитофон. Разложив на песке фанерную мишень, он включал магнитофон и начинал танцевать на ней модный тогда в столице брейк-данс. Так как репертуар Антипаса не отличался разнообразием, скоро он нам наскучил. Личный состав получил задачу искать таланты в своей среде. Вскоре поступил доклад, что рядовой Жакулов из третьей танковой роты до службы играл в вокально-инструментальном ансамбле в Караганде. Прослушивание Жакулова по случаю дождливой погоды состоялось в офицерской палатке третьей роты. Национальность и город призыва Жакулова поначалу никого не насторожили.
- Ну, что, Жакулов, петь-то умеешь? – спросил его старший лейтенант Леша Ермаков, который с солдатами разговаривал крайне редко, общаясь с ними больше на языке мимики и жеста с помощью условных сигналов.
– Умею, товарищ старший лейтенант, - ответил Жакулов, затравленно оглядываясь по сторонам.
– Ну, пой, акын, - разрешил Леша.
Жакулов сел на нары, поджав под себя ноги, пристроил гитару и, зажав одну струну, начал играть и петь.
В этой песне было все. И бескрайние степи Казахстана весной красные от цветущих тюльпанов, и быстроногий скакун, несущий молодого казахского батыра к далекому аулу, в котором живет его любимая девушка. Была в песне и сама девушка – плосколицая, узкоглазая и низкорослая казахская красавица, которая уже давно ждет своего батыра. А батыр все никак не едет к ней, а черт знает чем занимается где-то далеко от родных просторов.
Самое интересное было то, что из всей песни мы не понимали ни слова, так как исполнялась она на казахском языке. Но никто не решался прервать народного сказителя.
Жакулов пел, закрыв глаза и мерно раскачиваясь в такт песне, то повышая, то понижая голос, подвывая в конце фраз. В палатку стали заглядывать любопытные, пополняя аудиторию слушателей.
Наконец, минут через десять, Жакулов закончил петь, открыл глаза и сказал: «Все!»
Наступила долгая пауза, которую прервал все тот же Леша Ермаков: - А песня-то о чем?
Жакулов подумал, почесав в затылке, и сказал: - Ну, в общем, про любовь.
Акына, повысившего донельзя наш кругозор, отпустили с миром и решили перейти от общения с прекрасным к спортивно-массовым мероприятиям. Натянув на два столба маскировочную сеть, мы пошли играть в волейбол.
Вожатый
Завсегдатай
СПЕЦКОР
Звездой быть трудно и стыдно. А военному человеку еще и чертовски хлопотно. Но осознание этого приходит позднее, когда ты вплотную сталкиваешься с представителями средств массовой информации.
Началась эта история, когда меня, командира отличного танкового взвода, вызвал к себе замполит полка. Он посмотрел на меня с хитрым прищуром и сказал: - Ну что, будем делать из тебя звезду!
В первый момент я, по-моему, даже обрадовался. Гадкий червячок тщеславия выполз из-под развесистого куста карьеризма и пропищал «Ура!»
Но потом я вспомнил один случай, связанный с прессой. А случай был такой.
В первую роту нашего батальона прибыл спецкор из окружной газеты. Энергичный военный журналист имел задание сделать жизненный фотопортрет танкиста. И с энтузиазмом взялся за дело.
Для этого специально из бокса выгнали стоящий на кратковременном хранении танк. Без каких-либо письменных распоряжений и планов. По прямому устному приказу командира.
Из стоящих в строю танкистов был выбран самый фотогеничный ефрейтор, который очень удачно к тому же оказался старшим механиком роты. Ему быстро добыли новый комбинезон и пришили к нему свежие погоны.
Спецкор долго выбирал ракурс, моделировал сцену и объяснял задачу ефрейтору Меньшову, который и должен был явиться главным действующим лицом портрета. Ефрейтор, сидя на броне и держа в поднятых руках инструменты, должен был обозначать ремонт техники.
В результате режиссерского творчества фотохудожника Меньшов был усажен на лобовую броню танка у фары СМУ. По замыслу только с этого места за его спиной просматривался весь танк, который служил достойным фоном. В левой руке он держал ключ на 32, а в правой - молоток.
Правда, сведущие говорили спецкору, что гайка, которой крепится фара, намного меньше, чем ключ на 32. На что тот ответил, что на фото меньший ключ не будет смотреться и нарушится композиция всего произведения. На это возразить было нечего!
И вот когда камера была установлена и кадр выставлен, спецкор скомандовал: - Внимание! Поднять руки! Снимаю!
Меньшов поднял руки и по наклонному лобовому листу корпуса машины съехал на землю. Неторопливо так. Но съехал.
Спецкор опять усадил Меньшова на броню, снова выставил кадр, подал команду. А Меньшов опять съехал.
Спецкор кричал: - Отставить съезжать! Держаться!
А Меньшов опять съезжал.
Фотосессия затянулась. Наконец спецкор устал. Злобно глядя на хохочущих танкистов, он собрал свое оборудование и отбыл.
Через неделю в окружной газете на второй странице под рубрикой «Боевой технике – достойное обслуживание» мы увидели фотошедевр мастера. На фото был запечатлен ефрейтор Меньшов, который со зверской физиономией бросался на фару с молотком и гаечным ключом на 32. Подпись под снимком гласила, что именно таким образом старший механик роты ефрейтор Анатолий Меньшов обслуживает боевую технику, и добился в этом деле высоких результатов. Сам Меньшов напоминал на этом снимке африканского колдуна, который в ритуальном экстазе бьет в свой там-там.
Но так как эта история лично меня не затронула, воспринималась она скорее как веселый анекдот, чем как информация к размышлению. И поэтому тогда в кабинете замполита я это сообщение всерьез не воспринял. И, как потом оказалось, зря! А впрочем, отказаться все равно было нельзя. Это же армия!
И вот как-то летом командира роты капитана Зубова и меня вызвали к замполиту.
- Познакомьтесь, - сказал замполит, - специальный фотокорреспондент газеты «На страже страны» Сабуров.
- Иван Степанович, - представился фотокорреспондент. На вид ему было лет пятьдесят, он с доброй улыбкой смотрел на нас. У ног его стоял объемистый кофр.
- Товарищи офицеры, - перешел к делу Иван Степанович, - нам с вами поручено сделать фотографию в газету. В раздел «Идет боевая учеба». Командование дивизии и полка рекомендовало вас, как лучшую роту.
Далее выяснилось, что на фото должен быть отображен один из эпизодов боевой подготовки. Мол, мы на учениях в поле и командир роты ставит задачу командиру взвода.
- Только нужен еще один солдат. Или лучше сержант. С радиостанцией, - уточнил Сабуров.
- Так у нас же все радиостанции в танках! – пояснил Зубов.
- Ничего, - откликнулся замполит. – Возьмете в пехоте. Надо так надо! Я позвоню.
И вот мы с товарищем спецкором начали искать место для съемки. Точнее, искал он, а мы ходили за ним, обвешанные полевыми сумками и противогазами. Замыкал процессию сержант Али Абасов, который кроме радиостанции тащил еще и кофр с аппаратурой мастера. По дороге мы ловили на себе сочувственные взгляды встречных офицеров.
Территория нашего полка Сабурову не понравилась. Нужного места не находилось и через некоторое время мы вышли к железнодорожной ветке, которая проходила за парком боевых машин.
Тот, кто ходил по шпалам меня поймет! Нет ничего более утомительного, чем хождение по шпалам. Шпалы уложены по железнодорожным нормативам, которые не совпадают с длиной шага среднестатистического человека. И если ты идешь, наступая на каждую шпалу, то приходится семенить, а если через – то не попадаешь и проваливаешься в промежутки между ними. Таким манером, спотыкаясь и кляня все на свете, мы прошли еще с километр.
И вдруг спецкор остановился. Лицо его просветлело, глаза загорелись. Он нашел!
Зубов и я с удивлением осмотрелись. Мы стояли на железнодорожном полотне, на фоне городской свалки.
- Ничего, - сказал Сабуров, - вы встанете за насыпь. Как будто стоите в окопе. Товарищ капитан, возьмите в руки полевую сумку, у вас там карта. Показывайте туда. Там противник. Говорите что-нибудь. Вы, товарищ старший лейтенант, смотрите в сторону противника, куда показывает командир роты. Смотрите внимательно. Там враг! Товарищ сержант, вы передаете разведданные в штаб. Наденьте наушники, говорите что-нибудь в гарнитуру. Что говорить? Да все равно что. Считайте вслух.
И съемка началась.
Зубов, глядя вдоль железнодорожной ветки, страшным голосом говорил: «Там враг!». Я сурово всматривался в даль. Абасов позади нас бубнил: «Адын, два, тры, чатыры…» Прелесть! В смысле, дурдом.
Сабуров творил. Он забегал с разных сторон, припадал на одно колено, даже хотел прилечь на промасленный гравий, но вовремя раздумал. Щелкая затвором фотокамеры, он приговаривал: «Так, отлично! А так? Тоже хорошо. Помужественней! Вы в бою! Выше руку с карандашом».
Как и все в этом мире съемка тоже закончилась.
Обрадованные этим событием, мы на обратном пути разговорились с корреспондентом. Нас интересовал вопрос, как так получается, что на газетных фотографиях в кадре над бойцами и командирами пролетают боевые самолеты и вертолеты. Неужели это реальные съемки?
- Ну что вы! – снисходительно пояснял Сабуров. Профессиональная направленность разговора ему импонировала. – Это же все фотомонтаж! Низкий уровень! – в его голосе сквозило презрение. – Это не мой стиль. Фотография должна быть живой. Должна отражать действительность. Без каких-либо добавок. Без прикрас. И только это настоящая работа!
Не могу не отметить, что после таких заявлений мастера, несмотря на то, что «поиздевался» он над нами изрядно, я испытал к нему чувство уважения.
Прошло некоторое количество времени с момента нашей с Зубовым железнодорожной фотосъемки на фоне помойки. И вот она, газета!
На развороте довольно большое фото, на котором изображены легко узнаваемые персонажи. Вот Зубов с перекошенным лицом тычет куда-то карандашом. Вот я с взглядом скорее мечтательным, чем суровым. А вот Абасов с радиостанцией за спиной.
За нашими спинами вместо городской свалки дымит пожарами поле битвы, по которому несутся боевые машины.
А у нас над головами, чуть-чуть не задевая наши макушки лопастями винтов, летят боевые вертолеты.
Законы жанра, ничего не попишешь!
После этой «помоечной» съемки в полку еще долго над нами потешались.
А я дал себе слово никогда больше не быть звездой. Трудно это и стыдно. Да и хлопотно!
Вожатый
Завсегдатай
СКАУТЫ
Вторую неделю наш гвардейский танковый полк стоял лагерем в сосновом лесу в непосредственной близости от района предстоящих полковых тактических учений. Военный народ уже обжился, протоптал в снегу тропинки в обход офицерских палаток к пункту хозяйственного довольствия, в колючем ограждении полевого парка уже были проделаны дыры для скорейшего проникновения личного состава к вверенной ему боевой технике. Хотя вход в парк, конечно же, был, был даже въезд, но до них надо было идти добрых пятьсот лишних метров в обход. Все не исправные печки были выявлены после первых ночевок и отремонтированы. На ПХД были даже отремонтированы все топливные форсунки в полевых кухнях и запаздывание приема пищи сведено до приемлемого времени.
То есть наступило как раз то время, когда, поступи приказ жить тут еще полгода – никто бы не удивился и особо не расстроился бы.Эта история имела место быть ясным морозным мартовским утром, когда сон уже проходит, а вылезать из нагретой постели еще не хочется.
Идиллическую тишину утреннего леса вдруг нарушил совершенно ему, лесу, не свойственный звук. Если бы где-то рядом стреляла бы артиллерия большой мощности или какой-нибудь воин запустил бы двигатель танка (идиот, в такую рань!) никто бы даже не прореагировал бы. Нет, бойца, конечно же, потом нашли бы, для того чтобы доходчиво, с неопровержимыми аргументами разъяснить ему, что этого делать не следовало. Однако звук был до того не привычный, что мы не сразу распознали его природу.
Кто-то свистел. В свисток.
Откинув полог палатки, мы высыпали на улицу. Изумленному взгляду предстало удивительное зрелище.
По дороге от опушки леса мимо парка, мимо палаток, мимо кунга командира полка в сторону ПХД шел, волоча за собой дорожную сумку на длинном ремне, командир четвертой танковой роты гвардии старший лейтенант Витя Вилкин. В рот ему был вставлен большой, толщиной в два пальца старшины первой мотострелковой роты прапорщика Вырывайло, никелированный свисток. И он в него свистел. На выдохе.
Шел Витя, видимо, уже давно. И был он явно сильно «после вчерашнего». Но он шел целеустремленно и дошел до расположения родного полка, только немного сбился с курса.
Когда секундное оцепенение народа прошло, Витю схватили, внесли в палатку, раздели и уложили в кровать под одеяло. В течение этих манипуляций Витя молча благодарно улыбался всем. Потом он тихо заснул и проспал до обеда.
В результате его последующего сбивчивого рассказа выяснилось следующее.
Витя ехал в поезде из отпуска к нам в лес. Сев в вагон, он опрокинул полстакана за то, чтобы колеса у паровоза крутились в одну сторону, потом еще - за то, чтобы машинист уверенно вел свой голубой экспресс точно по расписанию, а потом еще – за то, чтобы «бурнаши мост не подожгли». После перекура в тамбуре Вите надо было с кем-то поговорить. Разговаривать с гражданскими было глупо и скучно. Они не понимают романтики военных будней, соль военного юмора. Не понимают, почему надо смеяться при слове «топор». Они вообще думают, что у военнослужащих людей нет юмора и извилина в мозгу только одна – от фуражки. А это не так. Просто военный юмор понимают только военные, у которых служба стала частью жизни, а под час и самой жизнью, ее смыслом, и что не может понять и по достоинству оценить рассудок нормального гражданского человека разум военного приемлет, усваивает и смеется до упаду.
Витя пошел по составу искать братьев по разуму. Как на зло, военные Вите не попадались. Однако в одном из тамбуров он увидел группу мужчин, одежда которых очень напоминала униформу. Она изобиловала различными значками, галунами и шевронами. На шее у каждого был повязан двухцветный галстук сильно смахивающий на пионерский. И, хотя самому молодому из них было лет тридцать, вместо брюк они носили совершенно несерьезные шорты с нагрудниками. После недолгого объяснения стало ясно, что дядьки являются английскими скаутами и следуют в русскую глубинку на международный слет себе подобных. Не мало подивившись данному обстоятельству и с умилением оглядев всю компанию, Витя от имени офицерского корпуса родной страны пригласил англичан в свое купе отметить международный контакт.
После первой бутылки завязался общий разговор. По-английски Витя понимал еще хуже, чем англичане по-русски. Но язык мимики и жеста, широко распространенный среди аборигенов острова Слоновой кости и молодых орангутангов, сыграл свою роль. После второй новые международные друзья стали обмениваться знаками различия. В ход пошли шевроны и нашивки, пуговицы и звездочки. Вите очень приглянулся скаутский свисток, висевший на шее у одного из «инопланетян», но скаут уперся, и свисток отдавать не хотел. После третьей у собеседников появился блеск и охотничий азарт в глазах. Поспорили, кто кого перепьет. На удивленные взгляды скаутов, мол, пить – то вроде больше и нечего, Витя открыл объемистую дорожную сумку, и наивные англичане увидели ровные ряды бутылок, стоящих в ней как солдаты в строю. Гости заколебались. Тогда Витя выдал выражение, после которого начинается беспредел, человеческие возможности резко увеличиваются и люди творят чудеса героизма, не задумываясь о возможных последствиях. Он запальчиво сказал: «Что, слабо?!» Бутылки сверкнули золочеными пробками. И скауты согласились. Предмет спора нашли быстро – Витя, не сомневаясь в победе, поставил нагрудный знак «Гвардия» против скаутского свистка. Победил наиболее подготовленный и опытный «конкурсант», а не выдержавший испытания скаут по разделениям (колени, локти, потом сам) упал под столик на стучащий колесами пол купе. Свисток снимали уже с «трупа».
Что было дальше, Витя помнил плохо. Обрывки памяти доносили до сознания отдельные моменты. То вспоминалось исполнение народных английских песен в стиле «Битлз» и «Роллинг Стоунз» в обнимку со скаутами, то удивленные глаза проводницы, которой наливали стакан водки, но пить не давали, то движущиеся носки сапог и бесконечная дорога в зимнем лесу, сопровождаемая неуместным свистом.
Ближе к вечеру после каждодневного совещания командир полка оставил командира второго батальона, и тот поведал ему о злоключениях Вилкина. Командир полка слушал, не перебивая, хмурился и отворачивался от комбата, скрывая душивший его смех. Дослушав до конца, командир немного помолчал, пристально глядя на сочувственно грустящего комбата, и сказал: «Скауты, мать вашу!» После чего отпустил комбата с миром.
Когда комбат спускался по лесенке командирского кунга, он услышал громовые раскаты гомерического хохота. Боевой командир полка был нормальным офицером и военный юмор понимал. Комбат облегченно вздохнул и понял, что все обойдется.
Вожатый
Завсегдатай
ЧУДО
или кое-что о вреде чувства прекрасного
или кое-что о вреде чувства прекрасного
«Трясите деревья! Собирайте листья!»
Автор неизвестен.
Автор неизвестен.
Вот нет-нет, да и вспомнишь невольно русские народные сказки. Хоть кругом все реалисты и атеисты, а чудес очень хочется! И вот что интересно – чудеса случаются! Именно когда думаешь, что уже все, кранты, конец, закат карьеры, короче «бери шинель, пошли домой», вот тут-то и случается чудо! И все как-то рассасывается, тучи расходятся, и начальники вроде бы даже ничего, и солдаты такие умницы, и ты еще о-го-го! Одним словом – чудо!
Случилось это, когда наш полк сдавал инспекцию Министерства обороны. Волнительно, конечно. Но не смертельно. Сдавали ее и до нас, и после нас сдавать будут. Но на местах дело всегда осложняется излишней инициативой масс и отдельных личностей. Всегда в войсках говорилось – инициатива наказуема! (Только звучит это в два раза короче и в три раза грубее). Но наш военный начальник своими необдуманными и недальновидными действиями периодически пытается доказать обратное. За что всегда и получает. И отнюдь не награды и благодарности.
Командир нашего полка был эстет. То есть ценил прекрасное. Он систематически выглядывал в окно своего кабинета и любовался осенним пейзажем, который из него открывался. А из окна открывался прекрасный вид на газон перед штабом, на котором росли невысокие клены. Трава на газоне была зеленая-зеленая, а листья на кленах были желтые-желтые. Красота! Именно тогда командиру и пришла в голову идея оставить все как есть. То есть убрать только те листья, которые падают с деревьев на газон. А с кленов листья не стряхивать, как хотел сделать на всякий случай командир комендантского взвода, старый и мудрый прапорщик. Осень, мол, теплая, листья не опадут. Да-а-а!
И вот, значит, наступает торжественный момент – прибытие комиссии. Кавалькада черных «Волг» и зеленых «УАЗиков» останавливается перед штабом. Порученец открывает дверцу первой машины и оттуда выбирается главный инспектор возраста, надо сказать, почтенного. Звучит команда: «Смирно!» Командир делает три строевых шага и громко, молодцевато докладывает, что готовы, мол, только вас ждали, без вас не начинали. Инспектор жмет ему руку.
И тут налетает ветер. Не ветер даже, а легкий осенний ветерок. Порывом. И все листья с красавцев-кленов сдувает на газон. И вид у газона такой, будто его вообще не убирали. Никогда! Вот это, друзья мои, немая сцена похлеще, чем у Гоголя!
Главный инспектор посмотрел на опавшую листву и вдруг, перешагнув через бордюр, вступил на газон и пошел по нему, шурша листьями. Он шел, загребая листья ногами, а листья шелестели, и за инспектором на газоне оставался зеленый, похожий на лыжню след.
Члены высокой комиссии прибывали в недоумении, но внимательно следили за перемещениями своего начальника, в уме прикидывая, как они отразятся на итоговой оценке полка в целом.
Командир дивизии лихорадочно думал, что от действий командира полка еще может быть удастся отбояриться. Мол, это он сам, по своей инициативе, а я, мол, не знал, я же с вами приехал! Хотя в душе комдив понимал, что аргументы слабоваты, и получит он, похоже, на орехи вместе с командиром полка. А то и побольше.
А командир полка ничего не думал. Он просто превратился в памятник самому себе героически погибшему при неудачной сдаче инспекции Министерства обороны. И в голове у него было пусто и гулко, как внутри большого полкового барабана.
Один только порученец спокойно наблюдал за происходящим и загадочно улыбался.
Между тем инспектор, описав полный круг по газону, вернулся на то место, с которого начал свой вояж. То есть к нерукотворному монументу командиру полка. Он перебрался через бордюр и, глядя на командира снизу вверх, сказал: - Хорошо у тебя здесь! Как на даче!
В тишине было явственно слышно, как громко выдохнул комдив. Зашевелились члены комиссии.
Это и было чудо. Простое военное чудо. Значит, еще послужим, и, быть может, все еще будет у нас хорошо. Военные волшебники живут среди нас. Просто их не много и чудеса они творят не часто.
А инспектор обошел справа «скульптуру» командира и двинулся на плац, где его уже давно дожидался наш гвардейский полк. Он шел и про себя улыбался. Потому что был старше и опытней. Потому что служил долго и видел много. И все он понимал, через многое прошел. А может, и у него было по службе что-то подобное. Кто знает?
Вожатый
Завсегдатай
Не совсем весело, но навеяло. Простите!
Мне были ненавистны математика и физика, химия и биология. Я всей душой ненавидел алгебру и геометрию. А географию терпел, потому что в этом учебнике толково разъяснялось, как ориентироваться на местности с помощью компаса, солнца и местных предметов.
Я с раннего детства страстно, осознанно и уверенно хотел стать военным. И поэтому школа воспринималась мной как абсолютно лишний, но необходимый переходный период перед военной службой. И если бы можно было без него обойтись, я бы с радостью сделал бы это. Поэтому, с трудом дотерпев до окончания восьмого класса, я поступил в суворовское училище, и, забыв про «школьные годы чудесные», с головой ушел в такие интересные и необходимые мне военные науки.
Кстати, моему легкому расставанию со школой способствовало еще и то, что за восемь лет я сменил пять школ в строгом соответствии со сменой мест службы моим отцом. В каждой из них я задерживался в среднем на два года и потому никакой привязанности к этим учебным заведениям в принципе не испытывал. Успеваемость моя была тоже так себе, потому что в каждой новой школе нужно было заново самоутверждаться в среде очередных одноклассников, а на это как раз и уходила основная часть учебного времени. Поэтому восьмой класс я закончил твердым и убежденным троечником. Однако количество моих троек не превышало вступительного минимума в СВУ, и я наконец-то надел форму и перетянулся ремнем, чтобы не снимать его уже в течение последующих двадцати двух лет.
С того времени прошло больше тридцати лет. Целая жизнь! В нашу повседневность прочно вошел Интернет. И в один прекрасный момент я открыл для себя сайт «Одноклассники». Нельзя сказать, что я все это время вспоминал о школе и о тех, с кем довелось учиться. Но вдруг выяснилось, что мои последние одноклассники помнят меня. И я так этому удивился, что когда поступило предложение встретиться на тридцатилетие выпуска, долго не раздумывая, согласился.
Как профессиональный военный я сначала естественно провел разведку. Посредством того же Интернета я изучил множество материалов по последнему городу моего детства. Обозначились хорошо узнаваемые ориентиры и местные предметы. В соответствии с ними на плане города я нашел дом, в котором мы жили, и школу, в которой я учился. Я изучил улицы, как пути подхода и вероятного отхода. Многие из них получили новые названия, но в причины и возможные последствия этого мне вникать не хотелось.
В результате изучения обстановки мне стало ясно, что город есть, поезда ходят регулярно, посещение его летом наиболее благоприятно, и желание посетить его становиться все сильнее. Покопавшись в себе поглубже, причин отказаться от поездки я не нашел.
И вот в назначенный день в середине лета поезд плавно подвез меня к вокзалу маленького городка. Первым, кто встретил меня на перроне, был дежурный сержант милиции, который безошибочно выделил меня, как инородное тело, из толпы прибывших пассажиров. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, задержав взгляд на моей камуфлированной сумке, он, представившись, вежливо осведомился о цели моего прибытия. При этом милиционер не попросил мой паспорт для проверки.
Я честно признался представителю власти в том, что прибыл в так бдительно охраняемый им город с миром, а именно на встречу школьных выпускников по поводу тридцатилетия этого события.
- Добро пожаловать! – радушно сказал мне сержант и я уже не просто так, а с разрешения и одобрения властей вступил в город моего детства.
Было раннее субботнее утро. До оговоренного времени встречи было еще часа два, и я решил, не спеша пройтись по городу. Было тепло и тихо. Город если и не спал, то был в этакой сладкой дреме перед пробуждением. Не было ни людей, ни машин. Можно было идти по тротуарам в любом направлении, переходя проезжую часть улиц в понравившемся тебе месте.
Городок был мал и казался еще меньше через призму прошедших лет. Он был весь такой аккуратный, покрашенный, чисто вымытый с изобилием деревьев и цветов. Привыкнув к замусоренной столице, я с удивлением отметил про себя, что весь город как будто игрушечный. Знаете, есть такие шарики, в которые вделаны маленькие домики. Потрясешь его, и внутри идет снег. Городок был похож на эту игрушку. И трудно было себе представить, что в этой «игрушке» еще и живут люди.
Я прошел от вокзала по улице Гоголя до гостиницы «Двина». Потом у фонтана свернул направо и пошел по бульвару. Зашел во двор дома, где мы жили. Потом прошел через площадь к Софийскому собору, постоял на холме над Двиной. Дальше, спустившись с Софийского холма, я пошел по бывшей улице Ленина вдоль реки, и у детской библиотеки, закрытой на ремонт, я повернул налево и вышел снова на бульвар.
По столичной привычке, постепенно ускоряя шаг, я пробежал старую часть города минут за двадцать. И только потом, спохватившись, пошел медленно и неспешно, оглядываясь по сторонам, вспоминая, узнавая и не узнавая эти дома, улицы и скверы. До встречи у школы оставалось еще время, и это время я провел на бульварной скамейке в тени старого каштана.
О чем я думал перед встречей с моими одноклассниками, которых знал-то всего три года и не видел тридцать лет?
Я думал о том, что все они, да и я, сейчас уже взрослые люди со своими привычками, характерами, судьбами. Все они чего-то достигли в жизни, изменились не только внешне, но и внутренне, и мало похожи теперь на тех пятнадцатилетних ребят из 8-го А.
Я думал, что после того, как я уехал в суворовское училище, они остались в девятом и десятом классах. А эти два года в школе как раз и приходятся на взросление подростков. За это время у них наверняка сложились друг с другом какие-то другие отношения, отличные от тех, детских. Стало быть, и общаться друг с другом они будут исходя их этих, юношеских воспоминаний. А не как я – из воспоминаний детства. Узнают ли они меня хотя бы внешне? Скорее всего, мне придется заново знакомиться с незнакомыми солидными дядями и тетями и, пусть на два дня, но строить с ними какие-то новые отношения.
Зачем? Зачем я приехал сюда?
Повинуясь приобретенной за долгие годы службы привычке к осторожности, я пришел к школе загодя и, выбрав удобное место, стал наблюдать.
Школа не изменилась. Только кирпич ее стен потемнел, да ивы вокруг памятника герою Гражданской войны, имени которого была наша школа, подросли.
Вскоре к школе стали подходить люди и подъезжать машины. В выходной день, в такой час в таком городе это не могли быть случайные прохожие. Это должны были быть люди, объединенные одной целью. И это были они – мои одноклассники.
Некоторых я узнавал сразу. Они были похожи на них, тех пятнадцатилетних моих школьных товарищей. Да и фотографии с сайта «Одноклассники», изученные мной, помогали в этом. А мимо некоторых я бы прошел на улице, не узнав. Других я просто не знал. После выпуска восьмых классов произошло деление на профильные классы и пришли новые ученики.
До назначенного времени встречи оставалось пять минут. Наблюдая, как эти люди радостно и абсолютно искренне приветствуют друг друга, мне вдруг захотелось развернуться и уйти. Просто уйти. Поменять на вокзале билет. И уехать. Но тут в кармане зазвонил телефон.
- Ну, ты где? – прозвучал в трубке радостный, возбужденный голос.
- Да здесь я, здесь! – сказал я и, подхватив сумку, двинулся через улицу.
И вот я среди них, моих одноклассников.
Вот Люда – отличница и тихоня. Ее мама преподавала у нас биологию и постоянно поддерживала в порядке все насаждения у школьного фасада. Сейчас она врач, начальник отделения поликлиники.
Вот Вовка. С ним вместе мы поступали в суворовское училище. Что-то у него там не сложилось с экзаменами, и он вернулся обратно. Меня, кстати, тоже сначала брать не хотели из-за легкой картавости. Но, как показали годы службы, этот дефект речи не помешал мне в моей профессиональной деятельности, ни в армии, ни в дальнейшем в одной из элитных частей. Вовка потом служил матросом на катерах погранвойск, да так там и остался. Уволился в звании мичмана, живет на Камчатке.
Вот Эдик, наш отличник. Стал врачом, большим специалистом в своей области. Симпозиумы, доклады, страны и континенты. Большой, жизнерадостный, шумный. Он приехал из Земли обетованной со своим младшим сыном показать город своего детства. Ну что ж, все правильно.
А вон там Миша и Гошка. Миша – сын нашего классного руководителя Семена Лазаревича. Семен Лазаревич безуспешно пытался вдолбить в меня математические знания. Но – не получилось. Простите меня за это! И пусть Вам там, на исторической родине будет счастье! А вот чем занимался Миша, было не ясно. Он напустил вокруг себя такого тумана, что трудно было что-нибудь разобрать. Да сильно и не хотелось!
Гошка был самым маленьким в классе. Таким и остался. Закончив авиационное инженерное училище, служил в авиаполку. Уволился при его расформировании и вернулся домой. Сейчас работает по строительству.
А вот Света, Элла, Марина. И еще другие, знакомые, уже взрослые, но такие узнаваемые ребята.
После встречи с восклицаниями, рукопожатиями и объятиями, после фотографирования на школьном крыльце все расселись по машинам, и наша довольно таки большая колонна направилась за город. Там где-то была заказана турбаза.
Ехали довольно долго и, в конце концов, остановились в лесу у озера. Два домика, баня, беседка – довольно сносно. После хлопот, связанных с размещением, расчетом с егерями, все собрались в беседке. Первые тосты, первый шампур, эмоции. Когда все это улеглось, потекла неспешная беседа. Мои одноклассники что-то рассказывали, вспоминая случаи из школьной жизни. Все эти воспоминания относились к периоду 9 и 10 классов. Мне они были неизвестны, и как относиться к ним я не знал.
Какими воспоминаниями я мог поддержать разговор?
Из всех моих школьных впечатлений я мог вспомнить только два случая.
Первый случай - про сочинение. Мы изучали повесть Александра Фадеева «Молодая гвардия». Наша учительница по русскому языку и литературе Галина Михайловна Пушкина задала нам на дом сочинение, в котором надо было описать понравившееся в повести место.
Я написал про то, как Екатерина Павловна шла через линию фронта и встретила наших танкистов. Этот отрывок мне очень нравился! Там было все то, что я так любил. Там были танки и отважные танкисты, раненые в сражении. Танк тоже был поврежден. Он в составе головного дозора участвовал в утреннем бою и вызвал огонь противника на себя. Фадеев подробно описал и танк, и танкистов, совершивших этот подвиг, и их доброе, заботливое отношение к Екатерине Павловне, когда они ехали в штаб корпуса. Я был полон военной романтики и сам мечтал стать офицером-танкистом, поэтому отрывок пришелся мне по душе.
Но Галина Михайловна не разделила моего мнения. Она посоветовала мне переписать сочинение, обратив внимание на то, что этот эпизод книги является второстепенным и не выражает основной идеи произведения. Я спорил с ней, доказывая, что писал именно по теме сочинения о понравившемся месте в произведении и пытался объяснить, почему именно этот отрывок мне понравился.
Оценку Галина Михайловна мне не поставила. Позже я узнал, что учительница позвонила моей маме и тактично объяснила ей, как должно быть написано сочинение, какой смысл она вкладывала в его тему, и какой именно отрывок должен был мне понравиться. А еще она прозрачно намекнула, что с моими скромными достижениями по предмету мне не позволительно иметь личное мнение при обсуждении произведений великих классиков советской литературы.
Сочинение я переписал. Хотя и не совсем понял, почему я должен был, как бы это помягче сказать, слукавить. Но за танкистов на свою учительницу я очень обиделся.
Второй случай - про окно. Мы с моим товарищем Валеркой сидели за последней партой у окна. Как-то утром входя в класс, я увидел, что Валерка уже сидит на своем месте. Сняв с плеча сумку с тетрадками, я крикнул ему: «Лови!» и бросил сумку в Валерку. То ли он не отреагировал, то ли бросок был слишком сильным, но сумка пролетела между вытянутых рук Валерки и попала в оконное стекло. Стекло разлетелось вдребезги. Хорошо, что еще никого осколками не задело!
Маме я ничего говорить не стал. Вечером, дождавшись отца, я коротко изложил суть проблемы и попросил у него десять рублей на стекло. Именно в такую сумму определил ущерб классный руководитель. Отец не стал меня ругать. По моему виду он понял, что свои выводы я из этого события уже сделал. Он, молча, выдал мне десять рублей, которые я, также молча, отдал утром учителю. Галина Михайловна что-то говорила о том, чтобы я больше так не делал. Я пообещал. Но стыдно мне было очень!
Свою учительницу я обманул. Ах, если бы она тогда смогла, хотя бы приблизительно представить себе, сколько стекол и дверей за свою службу мне придется выбить и сколько стен и крыш развалить! Ничего не сделаешь – издержки профессии. Война это всегда разрушение.
Надо ли было это им напоминать? Да и помнят ли они это? Вряд ли!
День клонился к вечеру. Разговор плавно перешел во время настоящее – о семье, о детях, о работе. Кто где учился, кто чего достиг.
Мне тоже вдруг захотелось рассказать о чем-нибудь из моей жизни. Случаев было не мало. И веселых, и грустных. Целая жизнь.
О чем я им мог рассказать?
Рассказать им, как на ночной генеральной репетиции парада в окружном городе мы, курсанты гвардейского училища, стояли на исходной под холодным ноябрьским дождем, который потом перешел в снег. Я был ассистентом в знаменной группе и стоял в строю рядом со знаменосцем, который держал гвардейское знамя нашего училища. Мы стояли, не шевелясь, и снег лежал, не тая у нас на фуражках и погонах. И потом мы, промокшие и замерзшие, пошли строевым мимо трибуны, с которой на нас смотрел командующий округом. Мы, гвардейцы, открывали парад и должны были пройти на «отлично». Лучше чем на «отлично»! Без подготовки и «разогрева». Без скидки на сырость и холод. И тут из строя нашего парадного расчета, из самой его середины, кто-то крикнул: «Знамя! Знамя выше поднимите!» Знаменосец услышал это. Он выдернул знамя из «стакана», поднял на сколько это было возможно и понес его, тяжелое от ноябрьского дождя, развеваемое холодным сырым ветром, на вытянутых руках. И мы прошли так, что нас освободили от дальнейшей тренировки! Наш парадный расчет уходил с площади, лихо печатая шаг и нарочно разбрызгивая лужи, мимо других участников парада. И мы были горды тем, что мы гвардейцы, мы – лучшие!
Рассказать им как в песках, в удушающую жару мы искали Володьку Малкова, командира взвода связи нашего батальона, которому оторвало правую руку. Это был предпоследний день командировки. Уже была снята часть полевого лагеря. Уже через два дня была намечена погрузка в эшелон. А мы метались по этим песчаным дорогам, поднимая тучи пыли, постоянно по связи запрашивая «ноль четвертого». Это был позывной танка комбата, на котором с экипажем уехал Володька. А он, «ноль четвертый», голосом испуганного ефрейтора, то возникая в эфире, то пропадая вновь, кричал нам, что не знает, где находится! Но мы мчались на своих танках по сходящимся направлениям так, что доктор на «санитарке» еле поспевал за нами. И наступила ночь. Но мы продолжали искать Володьку. И мы нашли его.
А потом, когда мы приехали к нему в госпиталь, он стоял, окруженный нами, такой маленький, в больничном халате не по росту. Пустой рукав был заправлен за пояс халата. А мы стояли вокруг него. Такие большие, бравые. И чувствовали неловкость и жалость к нему. Мы привезли ему тушенку, сигареты и бутылку водки. А что еще мы ему могли привезти?! Володька улыбался, шутил и благодарил нас. И еще он хвастался нам тем, как он ловко научился зажигать спички одной рукой.
Когда за нами пришла машина, мы, коротко попрощавшись с ним, полезли в кузов. Я обернулся. Володька махал нам левой рукой, и в глазах его была такая тоска! Вместе с нами на «УРАЛе» от него сейчас уезжала его прошлая жизнь. Жизнь, где он был старшим лейтенантом, командиром взвода связи. Жизнь, в которой он не был еще безруким инвалидом.
Поймут ли они меня? Скорее всего, нет. Может быть, и дослушают до конца из вежливости. А иные и вовсе ужаснутся. Да нет, наверное, не стоит им об этом рассказывать.
У каждого из них своя жизнь. Люди всегда сторонятся чего-то непонятного для себя. А чтобы понять военную службу надо самому, не заочно, а лично пройти через нее. Надо врасти в нее, мозгом, мышцами, костями, нервами. Почувствовать радость побед и горечь потерь. Понять, что армия это не парады и смотры, хотя и они тоже. Армия – это каждодневный, ежесуточный, тяжелый труд для одной единственной цели. И цель эта - победить врага, выполнить задачу и, по возможности, уцелеть самому.
Когда мы соберемся с ребятами, с теми, кто еще остался, вот тогда мы и вспомним про все это. И выпьем, как обычно, сначала за встречу, потом – за то, чтобы за нас были Боги. А третий тост мы поднимем за тех, кого помним.
Мы будем вспоминать случаи из нашей службы, веселые и не очень. Из той, нашей прошлой и лучшей жизни. И мы будем смеяться вместе над тем, над чем другие, не военные, смеяться не будут никогда. А мы, седеющие, но еще крепкие мужчины, многое повидавшие и через многое прошедшие, полковники и майоры, будем сидеть за столом как братья, понимая друг друга с полуслова. Нам не нужно ничего друг другу объяснять и не надо ничего друг другу доказывать. Мы все уже доказали себе и окружающим. Ведь в свое время каждый из нас кое-что сделал для своей страны. На этой встрече мы снова почувствуем себя единым целым, мы зарядимся энергией друг друга, и этого заряда нам хватит до следующего раза.
Поэтому сейчас я просто молча посижу и послушаю, о чем говорят мои одноклассники.
Все когда-нибудь заканчивается. Закончилась и наша встреча. Утром следующего дня ребята стали постепенно разъезжаться. Вернулись в город и мы – Вовка, Люда и я. Еще там, на турбазе, мы договорились, что Люда до отхода поезда приютит меня. А Вовка, как оказалось, уже несколько дней жил в квартире ее мамы. Там мы и собрались.
За вечерним чаем мы и поговорили по-настоящему. Так бывает, когда встречаешь человека и общаться с ним легко. Ты чувствуешь, что вы с ним на одной волне. Что он свой. Люда и Вовка были свои. Я понимал их, и они понимали меня. И, скорее всего, эти несколько часов перед моим отъездом и стали тем главным событием всей этой встречи.
Чай был выпит. Захотелось на улицу, на воздух.
И мы пошли по этому городу, по его когда-то проспекту Карла Маркса. Был тихий воскресный вечер и, казалось, что в нагретом тугом воздухе время замедлилось. И город узнавал нас, тех пятнадцатилетних, понимающе кивал нам, слегка покачивая кронами деревьев и легонько помахивая вслед листьями.
Я шел рядом с Людой и Вовкой, слушал их неспешный разговор и понимал, что, несмотря на заверения и обмен контактами, мы вряд ли еще когда-нибудь встретимся. Что сегодня ночным поездом я уже навсегда уеду из этого города. Я приеду в столицу, сниму футболку и джинсы, надену свежую рубашку, галстук и костюм, и поеду в свой офис, где меня ждут мои сотрудники и мой бизнес. Они ждут меня, они надеются на меня, потому что знают, что пока никто кроме меня не сможет вести дела так, как это делаю я. И это завтра будет заботить меня больше, чем то, что произошло в эти минувшие два дня.
Мы еще немного посидели дома у Люды, что-то вспоминая, над чем-то смеясь. Но вскоре стала сказываться усталость выходных дней, и мои друзья начали дремать. И хотя до поезда оставалось еще больше часа, я решительно поднялся и громко, как - будто не замечая неловкости положения, сказал:
- Ну, мне пора!
Они вызвались проводить меня. Мы довольно быстро дошли до вокзала. До него оказалось совсем близко. В маленьких городах все близко.
Мы недолго постояли на противоположной от вокзала стороне улицы. Я коротко простился, сказав что-то дежурное, и, подхватив сумку, перебежал на другую сторону. В сквере перед вокзалом, скрытый в тени деревьев, я остановился и обернулся. Вовка с Людой, обнявшись, шли по улице. Всего вам доброго, ребята!
В вагоне, лежа на нижней полке под стук колес, проваливаясь в дрему, я думал: «Ну, вот все и закончилось. И эта тема закрыта. Конец фильма. Титры. Как говориться, всем спасибо!».
Поезд ускорял ход. Колеса стучали. Все-все, все-все, все-все…
Прощай, детство!
ОДНОКЛАССНИКИ
Я очень не любил учиться в школе!Мне были ненавистны математика и физика, химия и биология. Я всей душой ненавидел алгебру и геометрию. А географию терпел, потому что в этом учебнике толково разъяснялось, как ориентироваться на местности с помощью компаса, солнца и местных предметов.
Я с раннего детства страстно, осознанно и уверенно хотел стать военным. И поэтому школа воспринималась мной как абсолютно лишний, но необходимый переходный период перед военной службой. И если бы можно было без него обойтись, я бы с радостью сделал бы это. Поэтому, с трудом дотерпев до окончания восьмого класса, я поступил в суворовское училище, и, забыв про «школьные годы чудесные», с головой ушел в такие интересные и необходимые мне военные науки.
Кстати, моему легкому расставанию со школой способствовало еще и то, что за восемь лет я сменил пять школ в строгом соответствии со сменой мест службы моим отцом. В каждой из них я задерживался в среднем на два года и потому никакой привязанности к этим учебным заведениям в принципе не испытывал. Успеваемость моя была тоже так себе, потому что в каждой новой школе нужно было заново самоутверждаться в среде очередных одноклассников, а на это как раз и уходила основная часть учебного времени. Поэтому восьмой класс я закончил твердым и убежденным троечником. Однако количество моих троек не превышало вступительного минимума в СВУ, и я наконец-то надел форму и перетянулся ремнем, чтобы не снимать его уже в течение последующих двадцати двух лет.
С того времени прошло больше тридцати лет. Целая жизнь! В нашу повседневность прочно вошел Интернет. И в один прекрасный момент я открыл для себя сайт «Одноклассники». Нельзя сказать, что я все это время вспоминал о школе и о тех, с кем довелось учиться. Но вдруг выяснилось, что мои последние одноклассники помнят меня. И я так этому удивился, что когда поступило предложение встретиться на тридцатилетие выпуска, долго не раздумывая, согласился.
Как профессиональный военный я сначала естественно провел разведку. Посредством того же Интернета я изучил множество материалов по последнему городу моего детства. Обозначились хорошо узнаваемые ориентиры и местные предметы. В соответствии с ними на плане города я нашел дом, в котором мы жили, и школу, в которой я учился. Я изучил улицы, как пути подхода и вероятного отхода. Многие из них получили новые названия, но в причины и возможные последствия этого мне вникать не хотелось.
В результате изучения обстановки мне стало ясно, что город есть, поезда ходят регулярно, посещение его летом наиболее благоприятно, и желание посетить его становиться все сильнее. Покопавшись в себе поглубже, причин отказаться от поездки я не нашел.
И вот в назначенный день в середине лета поезд плавно подвез меня к вокзалу маленького городка. Первым, кто встретил меня на перроне, был дежурный сержант милиции, который безошибочно выделил меня, как инородное тело, из толпы прибывших пассажиров. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, задержав взгляд на моей камуфлированной сумке, он, представившись, вежливо осведомился о цели моего прибытия. При этом милиционер не попросил мой паспорт для проверки.
Я честно признался представителю власти в том, что прибыл в так бдительно охраняемый им город с миром, а именно на встречу школьных выпускников по поводу тридцатилетия этого события.
- Добро пожаловать! – радушно сказал мне сержант и я уже не просто так, а с разрешения и одобрения властей вступил в город моего детства.
Было раннее субботнее утро. До оговоренного времени встречи было еще часа два, и я решил, не спеша пройтись по городу. Было тепло и тихо. Город если и не спал, то был в этакой сладкой дреме перед пробуждением. Не было ни людей, ни машин. Можно было идти по тротуарам в любом направлении, переходя проезжую часть улиц в понравившемся тебе месте.
Городок был мал и казался еще меньше через призму прошедших лет. Он был весь такой аккуратный, покрашенный, чисто вымытый с изобилием деревьев и цветов. Привыкнув к замусоренной столице, я с удивлением отметил про себя, что весь город как будто игрушечный. Знаете, есть такие шарики, в которые вделаны маленькие домики. Потрясешь его, и внутри идет снег. Городок был похож на эту игрушку. И трудно было себе представить, что в этой «игрушке» еще и живут люди.
Я прошел от вокзала по улице Гоголя до гостиницы «Двина». Потом у фонтана свернул направо и пошел по бульвару. Зашел во двор дома, где мы жили. Потом прошел через площадь к Софийскому собору, постоял на холме над Двиной. Дальше, спустившись с Софийского холма, я пошел по бывшей улице Ленина вдоль реки, и у детской библиотеки, закрытой на ремонт, я повернул налево и вышел снова на бульвар.
По столичной привычке, постепенно ускоряя шаг, я пробежал старую часть города минут за двадцать. И только потом, спохватившись, пошел медленно и неспешно, оглядываясь по сторонам, вспоминая, узнавая и не узнавая эти дома, улицы и скверы. До встречи у школы оставалось еще время, и это время я провел на бульварной скамейке в тени старого каштана.
О чем я думал перед встречей с моими одноклассниками, которых знал-то всего три года и не видел тридцать лет?
Я думал о том, что все они, да и я, сейчас уже взрослые люди со своими привычками, характерами, судьбами. Все они чего-то достигли в жизни, изменились не только внешне, но и внутренне, и мало похожи теперь на тех пятнадцатилетних ребят из 8-го А.
Я думал, что после того, как я уехал в суворовское училище, они остались в девятом и десятом классах. А эти два года в школе как раз и приходятся на взросление подростков. За это время у них наверняка сложились друг с другом какие-то другие отношения, отличные от тех, детских. Стало быть, и общаться друг с другом они будут исходя их этих, юношеских воспоминаний. А не как я – из воспоминаний детства. Узнают ли они меня хотя бы внешне? Скорее всего, мне придется заново знакомиться с незнакомыми солидными дядями и тетями и, пусть на два дня, но строить с ними какие-то новые отношения.
Зачем? Зачем я приехал сюда?
Повинуясь приобретенной за долгие годы службы привычке к осторожности, я пришел к школе загодя и, выбрав удобное место, стал наблюдать.
Школа не изменилась. Только кирпич ее стен потемнел, да ивы вокруг памятника герою Гражданской войны, имени которого была наша школа, подросли.
Вскоре к школе стали подходить люди и подъезжать машины. В выходной день, в такой час в таком городе это не могли быть случайные прохожие. Это должны были быть люди, объединенные одной целью. И это были они – мои одноклассники.
Некоторых я узнавал сразу. Они были похожи на них, тех пятнадцатилетних моих школьных товарищей. Да и фотографии с сайта «Одноклассники», изученные мной, помогали в этом. А мимо некоторых я бы прошел на улице, не узнав. Других я просто не знал. После выпуска восьмых классов произошло деление на профильные классы и пришли новые ученики.
До назначенного времени встречи оставалось пять минут. Наблюдая, как эти люди радостно и абсолютно искренне приветствуют друг друга, мне вдруг захотелось развернуться и уйти. Просто уйти. Поменять на вокзале билет. И уехать. Но тут в кармане зазвонил телефон.
- Ну, ты где? – прозвучал в трубке радостный, возбужденный голос.
- Да здесь я, здесь! – сказал я и, подхватив сумку, двинулся через улицу.
И вот я среди них, моих одноклассников.
Вот Люда – отличница и тихоня. Ее мама преподавала у нас биологию и постоянно поддерживала в порядке все насаждения у школьного фасада. Сейчас она врач, начальник отделения поликлиники.
Вот Вовка. С ним вместе мы поступали в суворовское училище. Что-то у него там не сложилось с экзаменами, и он вернулся обратно. Меня, кстати, тоже сначала брать не хотели из-за легкой картавости. Но, как показали годы службы, этот дефект речи не помешал мне в моей профессиональной деятельности, ни в армии, ни в дальнейшем в одной из элитных частей. Вовка потом служил матросом на катерах погранвойск, да так там и остался. Уволился в звании мичмана, живет на Камчатке.
Вот Эдик, наш отличник. Стал врачом, большим специалистом в своей области. Симпозиумы, доклады, страны и континенты. Большой, жизнерадостный, шумный. Он приехал из Земли обетованной со своим младшим сыном показать город своего детства. Ну что ж, все правильно.
А вон там Миша и Гошка. Миша – сын нашего классного руководителя Семена Лазаревича. Семен Лазаревич безуспешно пытался вдолбить в меня математические знания. Но – не получилось. Простите меня за это! И пусть Вам там, на исторической родине будет счастье! А вот чем занимался Миша, было не ясно. Он напустил вокруг себя такого тумана, что трудно было что-нибудь разобрать. Да сильно и не хотелось!
Гошка был самым маленьким в классе. Таким и остался. Закончив авиационное инженерное училище, служил в авиаполку. Уволился при его расформировании и вернулся домой. Сейчас работает по строительству.
А вот Света, Элла, Марина. И еще другие, знакомые, уже взрослые, но такие узнаваемые ребята.
После встречи с восклицаниями, рукопожатиями и объятиями, после фотографирования на школьном крыльце все расселись по машинам, и наша довольно таки большая колонна направилась за город. Там где-то была заказана турбаза.
Ехали довольно долго и, в конце концов, остановились в лесу у озера. Два домика, баня, беседка – довольно сносно. После хлопот, связанных с размещением, расчетом с егерями, все собрались в беседке. Первые тосты, первый шампур, эмоции. Когда все это улеглось, потекла неспешная беседа. Мои одноклассники что-то рассказывали, вспоминая случаи из школьной жизни. Все эти воспоминания относились к периоду 9 и 10 классов. Мне они были неизвестны, и как относиться к ним я не знал.
Какими воспоминаниями я мог поддержать разговор?
Из всех моих школьных впечатлений я мог вспомнить только два случая.
Первый случай - про сочинение. Мы изучали повесть Александра Фадеева «Молодая гвардия». Наша учительница по русскому языку и литературе Галина Михайловна Пушкина задала нам на дом сочинение, в котором надо было описать понравившееся в повести место.
Я написал про то, как Екатерина Павловна шла через линию фронта и встретила наших танкистов. Этот отрывок мне очень нравился! Там было все то, что я так любил. Там были танки и отважные танкисты, раненые в сражении. Танк тоже был поврежден. Он в составе головного дозора участвовал в утреннем бою и вызвал огонь противника на себя. Фадеев подробно описал и танк, и танкистов, совершивших этот подвиг, и их доброе, заботливое отношение к Екатерине Павловне, когда они ехали в штаб корпуса. Я был полон военной романтики и сам мечтал стать офицером-танкистом, поэтому отрывок пришелся мне по душе.
Но Галина Михайловна не разделила моего мнения. Она посоветовала мне переписать сочинение, обратив внимание на то, что этот эпизод книги является второстепенным и не выражает основной идеи произведения. Я спорил с ней, доказывая, что писал именно по теме сочинения о понравившемся месте в произведении и пытался объяснить, почему именно этот отрывок мне понравился.
Оценку Галина Михайловна мне не поставила. Позже я узнал, что учительница позвонила моей маме и тактично объяснила ей, как должно быть написано сочинение, какой смысл она вкладывала в его тему, и какой именно отрывок должен был мне понравиться. А еще она прозрачно намекнула, что с моими скромными достижениями по предмету мне не позволительно иметь личное мнение при обсуждении произведений великих классиков советской литературы.
Сочинение я переписал. Хотя и не совсем понял, почему я должен был, как бы это помягче сказать, слукавить. Но за танкистов на свою учительницу я очень обиделся.
Второй случай - про окно. Мы с моим товарищем Валеркой сидели за последней партой у окна. Как-то утром входя в класс, я увидел, что Валерка уже сидит на своем месте. Сняв с плеча сумку с тетрадками, я крикнул ему: «Лови!» и бросил сумку в Валерку. То ли он не отреагировал, то ли бросок был слишком сильным, но сумка пролетела между вытянутых рук Валерки и попала в оконное стекло. Стекло разлетелось вдребезги. Хорошо, что еще никого осколками не задело!
Маме я ничего говорить не стал. Вечером, дождавшись отца, я коротко изложил суть проблемы и попросил у него десять рублей на стекло. Именно в такую сумму определил ущерб классный руководитель. Отец не стал меня ругать. По моему виду он понял, что свои выводы я из этого события уже сделал. Он, молча, выдал мне десять рублей, которые я, также молча, отдал утром учителю. Галина Михайловна что-то говорила о том, чтобы я больше так не делал. Я пообещал. Но стыдно мне было очень!
Свою учительницу я обманул. Ах, если бы она тогда смогла, хотя бы приблизительно представить себе, сколько стекол и дверей за свою службу мне придется выбить и сколько стен и крыш развалить! Ничего не сделаешь – издержки профессии. Война это всегда разрушение.
Надо ли было это им напоминать? Да и помнят ли они это? Вряд ли!
День клонился к вечеру. Разговор плавно перешел во время настоящее – о семье, о детях, о работе. Кто где учился, кто чего достиг.
Мне тоже вдруг захотелось рассказать о чем-нибудь из моей жизни. Случаев было не мало. И веселых, и грустных. Целая жизнь.
О чем я им мог рассказать?
Рассказать им, как на ночной генеральной репетиции парада в окружном городе мы, курсанты гвардейского училища, стояли на исходной под холодным ноябрьским дождем, который потом перешел в снег. Я был ассистентом в знаменной группе и стоял в строю рядом со знаменосцем, который держал гвардейское знамя нашего училища. Мы стояли, не шевелясь, и снег лежал, не тая у нас на фуражках и погонах. И потом мы, промокшие и замерзшие, пошли строевым мимо трибуны, с которой на нас смотрел командующий округом. Мы, гвардейцы, открывали парад и должны были пройти на «отлично». Лучше чем на «отлично»! Без подготовки и «разогрева». Без скидки на сырость и холод. И тут из строя нашего парадного расчета, из самой его середины, кто-то крикнул: «Знамя! Знамя выше поднимите!» Знаменосец услышал это. Он выдернул знамя из «стакана», поднял на сколько это было возможно и понес его, тяжелое от ноябрьского дождя, развеваемое холодным сырым ветром, на вытянутых руках. И мы прошли так, что нас освободили от дальнейшей тренировки! Наш парадный расчет уходил с площади, лихо печатая шаг и нарочно разбрызгивая лужи, мимо других участников парада. И мы были горды тем, что мы гвардейцы, мы – лучшие!
Рассказать им как в песках, в удушающую жару мы искали Володьку Малкова, командира взвода связи нашего батальона, которому оторвало правую руку. Это был предпоследний день командировки. Уже была снята часть полевого лагеря. Уже через два дня была намечена погрузка в эшелон. А мы метались по этим песчаным дорогам, поднимая тучи пыли, постоянно по связи запрашивая «ноль четвертого». Это был позывной танка комбата, на котором с экипажем уехал Володька. А он, «ноль четвертый», голосом испуганного ефрейтора, то возникая в эфире, то пропадая вновь, кричал нам, что не знает, где находится! Но мы мчались на своих танках по сходящимся направлениям так, что доктор на «санитарке» еле поспевал за нами. И наступила ночь. Но мы продолжали искать Володьку. И мы нашли его.
А потом, когда мы приехали к нему в госпиталь, он стоял, окруженный нами, такой маленький, в больничном халате не по росту. Пустой рукав был заправлен за пояс халата. А мы стояли вокруг него. Такие большие, бравые. И чувствовали неловкость и жалость к нему. Мы привезли ему тушенку, сигареты и бутылку водки. А что еще мы ему могли привезти?! Володька улыбался, шутил и благодарил нас. И еще он хвастался нам тем, как он ловко научился зажигать спички одной рукой.
Когда за нами пришла машина, мы, коротко попрощавшись с ним, полезли в кузов. Я обернулся. Володька махал нам левой рукой, и в глазах его была такая тоска! Вместе с нами на «УРАЛе» от него сейчас уезжала его прошлая жизнь. Жизнь, где он был старшим лейтенантом, командиром взвода связи. Жизнь, в которой он не был еще безруким инвалидом.
Поймут ли они меня? Скорее всего, нет. Может быть, и дослушают до конца из вежливости. А иные и вовсе ужаснутся. Да нет, наверное, не стоит им об этом рассказывать.
У каждого из них своя жизнь. Люди всегда сторонятся чего-то непонятного для себя. А чтобы понять военную службу надо самому, не заочно, а лично пройти через нее. Надо врасти в нее, мозгом, мышцами, костями, нервами. Почувствовать радость побед и горечь потерь. Понять, что армия это не парады и смотры, хотя и они тоже. Армия – это каждодневный, ежесуточный, тяжелый труд для одной единственной цели. И цель эта - победить врага, выполнить задачу и, по возможности, уцелеть самому.
Когда мы соберемся с ребятами, с теми, кто еще остался, вот тогда мы и вспомним про все это. И выпьем, как обычно, сначала за встречу, потом – за то, чтобы за нас были Боги. А третий тост мы поднимем за тех, кого помним.
Мы будем вспоминать случаи из нашей службы, веселые и не очень. Из той, нашей прошлой и лучшей жизни. И мы будем смеяться вместе над тем, над чем другие, не военные, смеяться не будут никогда. А мы, седеющие, но еще крепкие мужчины, многое повидавшие и через многое прошедшие, полковники и майоры, будем сидеть за столом как братья, понимая друг друга с полуслова. Нам не нужно ничего друг другу объяснять и не надо ничего друг другу доказывать. Мы все уже доказали себе и окружающим. Ведь в свое время каждый из нас кое-что сделал для своей страны. На этой встрече мы снова почувствуем себя единым целым, мы зарядимся энергией друг друга, и этого заряда нам хватит до следующего раза.
Поэтому сейчас я просто молча посижу и послушаю, о чем говорят мои одноклассники.
Все когда-нибудь заканчивается. Закончилась и наша встреча. Утром следующего дня ребята стали постепенно разъезжаться. Вернулись в город и мы – Вовка, Люда и я. Еще там, на турбазе, мы договорились, что Люда до отхода поезда приютит меня. А Вовка, как оказалось, уже несколько дней жил в квартире ее мамы. Там мы и собрались.
За вечерним чаем мы и поговорили по-настоящему. Так бывает, когда встречаешь человека и общаться с ним легко. Ты чувствуешь, что вы с ним на одной волне. Что он свой. Люда и Вовка были свои. Я понимал их, и они понимали меня. И, скорее всего, эти несколько часов перед моим отъездом и стали тем главным событием всей этой встречи.
Чай был выпит. Захотелось на улицу, на воздух.
И мы пошли по этому городу, по его когда-то проспекту Карла Маркса. Был тихий воскресный вечер и, казалось, что в нагретом тугом воздухе время замедлилось. И город узнавал нас, тех пятнадцатилетних, понимающе кивал нам, слегка покачивая кронами деревьев и легонько помахивая вслед листьями.
Я шел рядом с Людой и Вовкой, слушал их неспешный разговор и понимал, что, несмотря на заверения и обмен контактами, мы вряд ли еще когда-нибудь встретимся. Что сегодня ночным поездом я уже навсегда уеду из этого города. Я приеду в столицу, сниму футболку и джинсы, надену свежую рубашку, галстук и костюм, и поеду в свой офис, где меня ждут мои сотрудники и мой бизнес. Они ждут меня, они надеются на меня, потому что знают, что пока никто кроме меня не сможет вести дела так, как это делаю я. И это завтра будет заботить меня больше, чем то, что произошло в эти минувшие два дня.
Мы еще немного посидели дома у Люды, что-то вспоминая, над чем-то смеясь. Но вскоре стала сказываться усталость выходных дней, и мои друзья начали дремать. И хотя до поезда оставалось еще больше часа, я решительно поднялся и громко, как - будто не замечая неловкости положения, сказал:
- Ну, мне пора!
Они вызвались проводить меня. Мы довольно быстро дошли до вокзала. До него оказалось совсем близко. В маленьких городах все близко.
Мы недолго постояли на противоположной от вокзала стороне улицы. Я коротко простился, сказав что-то дежурное, и, подхватив сумку, перебежал на другую сторону. В сквере перед вокзалом, скрытый в тени деревьев, я остановился и обернулся. Вовка с Людой, обнявшись, шли по улице. Всего вам доброго, ребята!
В вагоне, лежа на нижней полке под стук колес, проваливаясь в дрему, я думал: «Ну, вот все и закончилось. И эта тема закрыта. Конец фильма. Титры. Как говориться, всем спасибо!».
Поезд ускорял ход. Колеса стучали. Все-все, все-все, все-все…
Прощай, детство!
Последнее редактирование:
Вожатый
Завсегдатай
Лейтенант Вак
Хорошее дело – вечерняя поверка. А еще лучше – общеполковая вечерняя поверка. На вечерней поверке можно увидеть весь личный состав полка и с удивлением понять до чего же нас много. Много – то нас много, а как начнешь наряд составлять, так ни у кого людей нет!
Стоим мы, значит, в строю, текст государственного гимна вспоминаем. Потому как в заключение обще полковой вечерней поверки весь народ должен хором исполнить государственный гимн.
А тут командир полка решил лично проверить наличие офицерского состава. Ох, не надо было этого ему делать, ох, не надо! Но вот уже СПНШ передал ему список, и командир принялся читать:
- Подполковник Акишин.
- Я, - отозвался начальник артиллерии.
- Майор Брусенцов.
- Я, - выкрикнул ЗНШ по моб. работе. И так далее.
Офицеры, услышав свою фамилию в соответствии со штатно-должностным списком, обозначали присутствие в строю по уставу, а командир полка довольно усмехался, мол, куда ж ты денешься с подводной лодки! И правильно. Деваться куда-то – дураков не было.
Таким образом командир добрался до мотострелкового батальона.
- Лейтенант Вак, - выкрикнул командир.
Молчание.
- Лейтенант Вак!
Тишина.
Офицеры крутили головами в поисках бестолкового лейтенанта, комбат и начальник штаба МСБ в недоумении смотрели друг на друга, мучительно соображая, кто такой этот лейтенант Вак, как он оказался в списках их батальона и что это за фамилия такая – Вак? Кореец что ли?
Время шло, лейтенанта не было. Командир полка терял терпение.
- Комбат, где ваш лейтенант? Вы что явку офицеров на вечернюю поверку обеспечить не можете? На вас уже лейтенанты плевать начали! Докамандывались там со своим начальником штаба!
- А вы, - повернулся командир к начальнику штаба полка, - почему не доложили, что не все люди в строю? Проверить не удосужились?
«Плохо дело» - смекнули широкие офицерские массы.
Тем временем, к командиру полка боком придвинулся СПНШ и трагически прошептал:
- Товарищ полковник, Вак – это вакансия. Сокращенно. Клеточки в книге маленькие, вот мы и …
Командир уничтожающе посмотрел на СПНШ, потом на офицеров и подал команду:
- Кругом! В строй шагом марш! - и пока мы шли к личному составу, было слышно, как командир полка на повышенных тонах беседовал с СПНШ, называя его Чичиковым и приводя цитаты из классического произведения Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души».
Дальнейший ход мероприятия был скомкан и во многом утратил свое дисциплинирующее и воспитательное воздействие. Вариации шуток про лейтенанта Вака витали в воздухе.
Только командир и начальник штаба МСБ не разделяли общего веселья. Они в душе уже обрадовались, что у них появился еще один лейтенант и, вдруг оказалось, что это ошибка. Обидно!
Стоим мы, значит, в строю, текст государственного гимна вспоминаем. Потому как в заключение обще полковой вечерней поверки весь народ должен хором исполнить государственный гимн.
А тут командир полка решил лично проверить наличие офицерского состава. Ох, не надо было этого ему делать, ох, не надо! Но вот уже СПНШ передал ему список, и командир принялся читать:
- Подполковник Акишин.
- Я, - отозвался начальник артиллерии.
- Майор Брусенцов.
- Я, - выкрикнул ЗНШ по моб. работе. И так далее.
Офицеры, услышав свою фамилию в соответствии со штатно-должностным списком, обозначали присутствие в строю по уставу, а командир полка довольно усмехался, мол, куда ж ты денешься с подводной лодки! И правильно. Деваться куда-то – дураков не было.
Таким образом командир добрался до мотострелкового батальона.
- Лейтенант Вак, - выкрикнул командир.
Молчание.
- Лейтенант Вак!
Тишина.
Офицеры крутили головами в поисках бестолкового лейтенанта, комбат и начальник штаба МСБ в недоумении смотрели друг на друга, мучительно соображая, кто такой этот лейтенант Вак, как он оказался в списках их батальона и что это за фамилия такая – Вак? Кореец что ли?
Время шло, лейтенанта не было. Командир полка терял терпение.
- Комбат, где ваш лейтенант? Вы что явку офицеров на вечернюю поверку обеспечить не можете? На вас уже лейтенанты плевать начали! Докамандывались там со своим начальником штаба!
- А вы, - повернулся командир к начальнику штаба полка, - почему не доложили, что не все люди в строю? Проверить не удосужились?
«Плохо дело» - смекнули широкие офицерские массы.
Тем временем, к командиру полка боком придвинулся СПНШ и трагически прошептал:
- Товарищ полковник, Вак – это вакансия. Сокращенно. Клеточки в книге маленькие, вот мы и …
Командир уничтожающе посмотрел на СПНШ, потом на офицеров и подал команду:
- Кругом! В строй шагом марш! - и пока мы шли к личному составу, было слышно, как командир полка на повышенных тонах беседовал с СПНШ, называя его Чичиковым и приводя цитаты из классического произведения Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души».
Дальнейший ход мероприятия был скомкан и во многом утратил свое дисциплинирующее и воспитательное воздействие. Вариации шуток про лейтенанта Вака витали в воздухе.
Только командир и начальник штаба МСБ не разделяли общего веселья. Они в душе уже обрадовались, что у них появился еще один лейтенант и, вдруг оказалось, что это ошибка. Обидно!
Последнее редактирование:
Вожатый
Завсегдатай
ЭШЕЛОН
Как известно, военные по железной дороге передвигаются не на поездах, а эшелонами. Эшелон – это нечто среднее между пассажирским поездом и товарным составом. Если мимо вас проносятся на платформах укрытые брезентом и перетянутые маскировочными сетями (чтобы брезенты не сдуло) танки, УРАЛы, груженые всякими нужными вещами выше крыши и бортов, «летучки», хлопающие дверями фургонов, которые забыл закрыть при погрузке специально назначенный для этого солдат и пассажирские вагоны, зажатые между все теми же платформами – значит это эшелон. Но это все – теория.
Эшелон, как я уже говорил, это нечто. Он начинается с первого неудачного рывка маневрового тепловоза – «кукушки» и заканчивается полной остановкой состава в пункте назначения. Остальное все – суета.
Эшелон – это состояние души, это тот приятный отрезок времени между погрузкой и разгрузкой, когда солдат может спать, сколько влезет, просыпаясь только затем, чтобы поесть вкусных консервов из сухого пайка, а офицер может насладиться приятной беседой в компании себе подобных, неторопливо поедая домашние припасы и запивая все это напитками крепостью сорок градусов и выше.
Но, справедливости ради, надо отметить, что среди этого спокойствия и благодушия происходят иногда всплески активности некоторых индивидуумов, которые нас неизменно забавляют и рассказы, о которых так веселят последующие застолья.
Зампотеха батальона звали Георгичем. В эшелоне он по обыкновению напивался до того состояния, когда все твое естество командира и начальника требует немедленных действий, волевых решений и срочного выполнения бредовых задач, рожденных воспаленным мозгом. Делал он это так.
Георгич приходил в отсек вагона, тихо подсаживался на край нижней полки и молча сидел так, время от времени тяжело вздыхая. Понимая суть этих тяжелых вздохов, ему наливали. Георгич степенно принимал стакан, произносил тост, что-нибудь: «За здоровье тружеников стальных магистралей!», не торопясь выпивал содержимое и, не прощаясь, шел дальше. Таким вот образом он обходил все отсеки два раза – сначала туда, потом обратно. И после этого начинались обещанные чудеса.
Идея пришла на удивление толковая – проверить крепление техники на платформах. Правда, была одна маленькая проблема. Такие действия обычно проводятся на остановках, а не когда состав уже давно набрал крейсерскую скорость, потому как танк – груз негабаритный и свисает с платформы на спичечный коробок с каждой стороны. Но такие мелочи не могли остановить Георгича. Вызвав к себе зампотеха второй роты, Георгич, раскачиваемый вагоном и напитками, начал движение к двери. Добравшись до нее, группа обнаружила, что дверь закрыта проводником вагона. Проводник, ссылаясь на инструкцию и поминутно подтверждая, что народ и армия едины, сумел в своем упрямстве продержаться несколько минут. Под угрозой физической расправы и лишения нагрудного знака «Отличник социалистического соревнования» ключ у проводника был изъят и дверь открыта. Техническая мысль шагнула в ночь. Убедившись, что ближайший танк на месте и до конца железнодорожного путешествия вряд ли кому понадобится, офицеры технической части перекурили это дело на свежем воздухе и проследовали обратно в полное казарменных запахов тепло вагона. Привыкший к порядку, Георгич на обратном пути решил закрыть дверь. Но руки, ослабленные алкоголем, не справились с этой сложной задачей и ключи, напоследок жалобно звякнув, канули в проем между вагонами.
Случившееся не сразу дошло до Георгича. Он еще некоторое время с интересом рассматривал свои руки, вспоминая то, что в них только что было. Потом, видимо, какая-то искра промелькнула в его голове, и он принялся осматривать тамбур. Все это время поезд мчался в холодную мглу.
Наконец Георгич сообразил, что ключи, скорее всего, упали на рельсы, и решил их достать. Приказав зампотеху второй роты держать себя сзади за куртку комбенизона, Георгич лег на посыпанный угольной пылью переходный мостик и просунул руку в щель. Минут двадцать он ощупывал пустоту. Бойцы, выходившие в тамбур покурить, с молчаливым удивлением обозревали лежащего на полу Георгича и стоящего над ним с несчастным видом зампотеха-2. Наконец, когда последний окончательно решил, что зампотех батальона заснул и прикидывал как бы по ловчее перенести его на полку в вагон, Георгич вдруг встрепенулся, кряхтя поднялся на ноги, плюнул в темное стучащее колесами отверстие и произнес: «Не достать, далеко больно!» Устав от борьбы с подвижным составом, он дал уложить себя, и до утра в эшелоне ничего интересного не происходило.
Эшелон, как я уже говорил, это нечто. Он начинается с первого неудачного рывка маневрового тепловоза – «кукушки» и заканчивается полной остановкой состава в пункте назначения. Остальное все – суета.
Эшелон – это состояние души, это тот приятный отрезок времени между погрузкой и разгрузкой, когда солдат может спать, сколько влезет, просыпаясь только затем, чтобы поесть вкусных консервов из сухого пайка, а офицер может насладиться приятной беседой в компании себе подобных, неторопливо поедая домашние припасы и запивая все это напитками крепостью сорок градусов и выше.
Но, справедливости ради, надо отметить, что среди этого спокойствия и благодушия происходят иногда всплески активности некоторых индивидуумов, которые нас неизменно забавляют и рассказы, о которых так веселят последующие застолья.
Зампотеха батальона звали Георгичем. В эшелоне он по обыкновению напивался до того состояния, когда все твое естество командира и начальника требует немедленных действий, волевых решений и срочного выполнения бредовых задач, рожденных воспаленным мозгом. Делал он это так.
Георгич приходил в отсек вагона, тихо подсаживался на край нижней полки и молча сидел так, время от времени тяжело вздыхая. Понимая суть этих тяжелых вздохов, ему наливали. Георгич степенно принимал стакан, произносил тост, что-нибудь: «За здоровье тружеников стальных магистралей!», не торопясь выпивал содержимое и, не прощаясь, шел дальше. Таким вот образом он обходил все отсеки два раза – сначала туда, потом обратно. И после этого начинались обещанные чудеса.
Идея пришла на удивление толковая – проверить крепление техники на платформах. Правда, была одна маленькая проблема. Такие действия обычно проводятся на остановках, а не когда состав уже давно набрал крейсерскую скорость, потому как танк – груз негабаритный и свисает с платформы на спичечный коробок с каждой стороны. Но такие мелочи не могли остановить Георгича. Вызвав к себе зампотеха второй роты, Георгич, раскачиваемый вагоном и напитками, начал движение к двери. Добравшись до нее, группа обнаружила, что дверь закрыта проводником вагона. Проводник, ссылаясь на инструкцию и поминутно подтверждая, что народ и армия едины, сумел в своем упрямстве продержаться несколько минут. Под угрозой физической расправы и лишения нагрудного знака «Отличник социалистического соревнования» ключ у проводника был изъят и дверь открыта. Техническая мысль шагнула в ночь. Убедившись, что ближайший танк на месте и до конца железнодорожного путешествия вряд ли кому понадобится, офицеры технической части перекурили это дело на свежем воздухе и проследовали обратно в полное казарменных запахов тепло вагона. Привыкший к порядку, Георгич на обратном пути решил закрыть дверь. Но руки, ослабленные алкоголем, не справились с этой сложной задачей и ключи, напоследок жалобно звякнув, канули в проем между вагонами.
Случившееся не сразу дошло до Георгича. Он еще некоторое время с интересом рассматривал свои руки, вспоминая то, что в них только что было. Потом, видимо, какая-то искра промелькнула в его голове, и он принялся осматривать тамбур. Все это время поезд мчался в холодную мглу.
Наконец Георгич сообразил, что ключи, скорее всего, упали на рельсы, и решил их достать. Приказав зампотеху второй роты держать себя сзади за куртку комбенизона, Георгич лег на посыпанный угольной пылью переходный мостик и просунул руку в щель. Минут двадцать он ощупывал пустоту. Бойцы, выходившие в тамбур покурить, с молчаливым удивлением обозревали лежащего на полу Георгича и стоящего над ним с несчастным видом зампотеха-2. Наконец, когда последний окончательно решил, что зампотех батальона заснул и прикидывал как бы по ловчее перенести его на полку в вагон, Георгич вдруг встрепенулся, кряхтя поднялся на ноги, плюнул в темное стучащее колесами отверстие и произнес: «Не достать, далеко больно!» Устав от борьбы с подвижным составом, он дал уложить себя, и до утра в эшелоне ничего интересного не происходило.
Вожатый
Завсегдатай
ЭШЕЛОН
(обещанное продолжение)
Эшелон – как уже говорилось ранее, это состояние души. Если близко перед глазами белый в клеточку потолок, а койку мотает из стороны в сторону, значит, ты в вагоне и едешь. А если твой поезд идет с товарной скоростью, то кланяясь каждому столбу, то несется как ужаленный, все попутчики в военной форме и проем отсека плацкартного вагона занавешен солдатским одеялом, значит, ты едешь в эшелоне.(обещанное продолжение)
До этого момента все, что положено, отгрохотало, отстреляло, отгудело и отъездило. Прошел этап организованной суматохи снятия полевого лагеря. Должностные лица, нарушив все планы погрузки, впихнули на платформы технику, рассовали по вагонам людей. Вытащили БМП, упавшее и застрявшее между платформой и классным вагоном. Кого-то выгнали, кого-то подсадили. Потом нашли место и для ранее выгнанных. Сказали все подобающие слова. Напугали до полусмерти и закрыли в своих служебных купе проводников. Вместо них выставили наряды по вагонам, которые отмыли все жилые и служебные помещения до неузнаваемости. Запасли воду и уголь. «Сдали» эшелон железнодорожникам, и выпили по первой за отправление.
Это значит, что мы едем домой!
После первой вагонной ночи все выспались, и к утру казалось, что мы давно живем в этом стучащем на стыках колесами замкнутом пространстве, в котором независимо от нас воцарился армейский дух. Ничего не поделаешь – таков один из солдатских законов: где ты находишься в настоящее время – там сейчас твой дом, даже если через час ты снова двинешься в путь.
- Алюнин! Забродин! – разносится по вагону призывный клич. Это проснулся командир третьей роты капитан Гришин. Еще не затихли звуки командирского голоса, а по вагонному коридору с громким топотом промчались два бойца. Это Алюнин и Забродин. Они похожи друг на друга, как Эйфелева башня и Чижик-Пыжик. Алюнин – высокий и худой с круглым печальным лицом Пьеро и постоянно приоткрытым ртом. Забродин – маленький и толстый с постоянно бегающими хитрыми глазками и беспрестанно шарящими вокруг себя ручками. Объедены они по профпригодности и по территориальному признаку – оба наводчики-операторы и оба из Москвы. Гришин твердо решил воспитать этих двух совершенно не приспособленных к суровой действительности москвичей в духе преданности отдельно взятому красному командиру и весьма в этом преуспел. Братья по несчастью выполняли многочисленные возложенные на них обязанности с резвостью заводных цыплят, из-за чрезмерной загруженности забывая даже всегдашние солдатские мечты о неизбежном дембеле. В рекордно короткие сроки они научились пришивать пуговицы, готовить съедобную пищу, стирать, убирать и делать еще очень много разных полезных дел, которые должен уметь делать каждый солдат нашей непобедимой и легендарной.
Когда эти воины спешили на командирский зов, опасно было попадаться им на пути. Через секунду они, получив задачу, промчались обратно. Спустя минуту – пронеслись снова. «Алюнин! Забродин!» Топот сапог. Туда. Обратно. И это будет продолжаться до тех пор, пока любимый капитан не забудется сладким сном.
С тяжелым вздохом поворачиваюсь на другой бок, натягивая на голову одеяло и поджимая ноги, чтобы рьяные бойцы в проходе не задели их. Вставать решительно не хочется, но и спать дальше не возможно.
Вагон просыпается. Служивые потянулись к туалету. Достаются вещмешки с сухпаем.
Утро в вагоне течет неспешно и размеренно. Вскрываются консервные банки, закипает чай. Не потому что хочется есть, а потому что завтрак. Положено.
Стихийно возникает ленивая перепалка из-за того, что кто-то из бойцов бросал кому-то в руки банку с тушенкой и, промахнувшись, попал не в того и по затылку. Когда инцидент переходит все рамки приличия я, не меняя позы и не открывая глаз, протяжно кричу: «Старшина-а-а-а!» Следует короткий рык и наступает тишина, нарушаемая только стуком ложек о жестяные банки да бульканьем чая.
Надо вставать.
Кстати, разрешите представиться. Командир второй гвардейской лучшей в мире и Советских Вооруженных силах танковой роты. Зовут меня – капитан. Именно так обращаются ко мне мои командиры и не мои начальники. А когда им что-то не нравиться и они хотят до меня это донести, то обращаются официально – товарищ капитан. И в данном случае интонация гораздо важнее ударений.
Подъем командира второй роты происходит очень быстро и не сопровождается торжественной музыкой и восторженными песнопениями. Я просто принимаю вертикальное сидячее положение, оторвав голову от каменно твердой ватной подушки. (Ладно-ладно, Проша! Эту подушку я тебе еще припомню!)
Старшина роты старший сержант Пронин, он же Проша, заметив движение командира, подает какой-то знак, и быстрая тень кидается в сторону титана. «Кофе будет!», - удовлетворенно думаю я.
Старшина Пронин достался мне после учебного подразделения в звании рядового и с записью в военном билете. На странице «Особые отметки» значилось: «Тяготится службой в Вооруженных силах». И подпись. И печать с гербом.
«Ничего себе, подарок!»,- подумал я.
Уже потом в разговоре с ним выяснилось, что в учебке Проша повздорил с замполитом и тот по выпуску отомстил ему таким вот образом. Крамольная запись, однако, не помешала Проше зарекомендовать себя с положительной стороны, стать командиром танка, сержантом, а потом еще и старшиной роты. Ротное хозяйство он держал крепко. Вещевое имущество с клеймом «2 ТР» только прибывало. И дисциплина была железная.
Мой блуждающий взгляд останавливается на нижней боковой полке. На ней тяжелым сном спит зампотех батальона Георгич. Спит он на голой полке без матраса, подушки и одеяла. Зато в зимнем комбезе и сапогах. Правда, без шапки. Вид зампотеха говорит о том, что он всю ночь патрулировал по эшелону, употребляя «горючую смесь». Да и без проверки крепления техники на платформах в движении, наверняка не обошлось. Вообщем, все по сценарию.
В проеме отсека появляется боец. В руках у него солдатская кружка с дымящимся черным кофе. Внимание с Георгича тут же переключается и фокусируется на волшебном напитке.
За вагонным окном, не испорченном занавесками, проплывает наша бескрайняя Родина. Поля, рощи, перелески, домики.
Россия!
Там живут какие-то люди, которые даже не знают о нас. О том, что мы так успешно учились их защищать, а вот теперь едем домой. А мы, их защитники, едем мимо них в теплом вагоне, пьем кофе и любуемся пейзажем, разлинованным столбами и проводами, как тетрадь в клетку.
Хорошо!
На платформах едут наши лучшие в мире танки, и через минуту мы будем уже далеко. И только пустая банка из-под тушенки, выброшенная из окна кем-то из бойцов, останется лежать на насыпи слабым напоминанием о нас.
Машинист осаживает состав, как кучер лошадь, впряженную в телегу. Вагоны сталкиваются на сцепах. От толчка что-то падает с верхней полки. Кофе выплескивается из кружки и разливается по столику. Ничего не поделаешь – товарная скорость!
- Старшина-а-а-а!
Моментально материализуется солдат с куском чистой новой фланелевой портянки. Разлитое кофе исчезает вместе с кружкой. Через минуту появляется новая кружка с новым напитком старого содержания.
Эшелон замедляет ход. В окне плывут какие-то заводские постройки. То ли цеха, то ли хранилища. За ними возвышаются два огромных отвала чего-то отработанного. Отвалы высоки и грандиозны, как горы, что, видимо, должно говорить о хорошей работе предприятия.
Паровоз останавливается, напоследок еще раз дернувшись. От этого толчка внезапно просыпается Георгич. Он стремительно садится на своем спартанском ложе и тупо смотрит в окно на отвалы.
- Что это? Где это мы? – испуганно спрашивает Георгич. У него вид курсанта первого курса, проснувшегося ночью в казарменном туалете, куда его спящего ради смеха вместе с койкой тихонько перенесли его же товарищи.
- Альпы, Георгич! Слезай, приехали! – кричим мы, заливаясь счастливым смехом.
- Дураки! – беззлобно говорит, просыпаясь, Георгич. Он сползает со своей полки и подсаживается к нам. – Кофе есть?
- Конечно! – говорю я ему. – Во второй роте, как в Греции, все есть. Фирма гарантирует!
Георгич старше меня по возрасту, хотя тоже капитан. Правда, пару раз он чуть было не стал майором. Но всегда мешали какие-то мелочи. Виной всему был безудержный нрав и постоянная тяга зампотеха к приключениям, которые начинались, как только Георгич употреблял внутрь «огненную воду».
Ему фатально не везло. Именно когда представление к очередному званию было уже подано, но еще не подписано, с Георгичем случались досадные происшествия. То командир полка заставал его катающимся по ночной казарме на велосипеде начальника штаба. То замполит выявлял нехватку, а точнее, полное отсутствие спирта, выданного для обслуживания оптических приборов и «испарившегося» в технической каптерке. А последний раз Георгич высказал начальнику артиллерии все, что он о нем думает, чем оскорбил его до глубины души, как старшего по званию и ответственного по полку. Последний случай был нам совсем не понятен. Начальник артиллерии был, если честно, человеком нехорошим, проще говоря, гнидой, но зачем же правду говорить?!
Но к чести сказать, специалистом Георгич был классным. Мог определить на слух, чем «машина больна». И вся техника у нас была технически исправна. Танки зампотех любил и называл «Таньками». Так и говорил: «Пойду к Танькам!» И шел в парк.
Как-то перед командировкой, ссылаясь на задание государственной важности, которое всем нам предстоит выполнить, Георгич достал где-то списанный бортовой грузовик. Долго всем обозом они в нем ковырялись. В результате грузовик во время погрузки к восторгу Георгича самостоятельно заехал на платформу. Это было его последнее самостоятельное действие. Когда мы прибыли на место, то выяснилось, что завести ветерана не представляется никакой возможности. Так мы и таскали его с собой весь год на буксире.
А чего стоила идея зампотеха ловить рыбу на гранату РГД-5?! И ведь клевало же!
Но все равно Георгича мы уважали. И с удовольствием сейчас сидели с ним в нашем отсеке, и пили утренний кофе.
Мы сидим все вместе в уютном тепле вагона и нам хорошо сегодня, сейчас. Мы молоды и бесшабашны. Мы твердо верим, что смерти нет, и что все это будет вечно – мы, наша непобедимая и легендарная Советская армия, и эта огромная страна, что раскинулась от тайги и до Британских морей. И армия – это наша семья. И за солдат мы пока чувствуем ответственность больше, чем за своих жену и детей, потому что в армии мы живем, а домой приходим ночевать. Эти ценности мы переоценим потом. А, говоря точнее, нас заставят их переоценить
Мы сидим и не знаем, не можем знать, что один из нас закроет собой солдата от случайного разрыва ручной гранаты. Другой под Новый год сгорит в танке в городе Грозном. А третий сопьется, и его выгонят из армии без пенсии.
Все это будет, будет с нами, но это будет потом.
А сейчас мы едем в эшелоне с товарной скоростью по бескрайним просторам нашей страны, за которую мы, не задумываясь, пойдем в бой. И мы готовы к этому всегда. Каждый день, каждый час, каждую минуту.
Это наша работа. Эта наша профессия – защищать Родину.
Давно это было. По человеческим меркам просто давно -- в первой половине 1990-х. А по компьютерным меркам -- аж в глубокой древности. Тогда в госучреждениях компьютер ПЭВМ модели ЕС-1841 считалась вполне достойной, а 386DX-40 -- пределом мечтаний.
А требовалось переносить файлы с одной машины на другую.
С большим трудом удалось уговорить начальника рискнуть карьерой и сходить к набольшому руководителю с челобитной о покупке 5-дюймового дисковода, пары коробок дискет, защитного экрана на монитор от вредного излучения (кто помнит, а?) и коврика для мышки.
А купив всё нужное, пошёл в бухгалтерию -- отчитываться.
Захожу в указанную мне комнату, там сидят две тётеньки.
Я с ними здороваюсь и объясняю, что купил то-то и то-то, мне сказали зайти в этот кабинет, поставить всё купленное богатство на инвентарный учёт.
Обе тетёньки согласно кивают и каждая открывает по журналу.
Вдруг одна спрашивает другую:
-- А ты то что собралась на учёт ставить?
-- Как что? Ковёр. Он же сказал, что в том числе какой-то ковёр купил.
Вот так коврик для мышки чуть-чуть не был поставлен на инвентарный учёт как ковёр со сроком годности 20-25 лет.
Проблема заключалась в том, что на ЕС-1841 были 5-дюймовые дисководы, а на 386DX-40 -- трёхдюймовый.Примечания:
1. ПЭВМ -- персональная электронно-вычислительная машина. Персональная в том смысле, что одна на несколько персон.
2. Некоторые характеристики ЕС-1841: частота процессора -- 4,77 мегагерц (у современного смартфона она измеряется и в гигагерцах), оперативная память -- до 1,5 мегабайт (сейчас сами знаете); двадисковода5-дюймовых накопителя на гибких магнитных дисках НГМД на 720 килобайт; видеоадаптер CGA с поддержкой растровой графики 160×100, 320×200, 640×200 точек. Дополнительно мог входить в комплект"жёсткий диск"накопитель на жёстких магнитных дисках (НЖМД) типа «винчестер» на 5, 10 или 21 мегабайт (сейчас флешку меньше гигабайта сложно купить). Монитор: монохромный с 16-ю градациями серого или цветной -- аж восьмицветный.
Время готовности к работе (загрузки операционной системы) -- не более 5 минут.
Кликнуть для увеличения картинки.
А требовалось переносить файлы с одной машины на другую.
С большим трудом удалось уговорить начальника рискнуть карьерой и сходить к набольшому руководителю с челобитной о покупке 5-дюймового дисковода, пары коробок дискет, защитного экрана на монитор от вредного излучения (кто помнит, а?) и коврика для мышки.
Получив деньги наличными, я с огромной радостью помчался покупать требуемое.
А купив всё нужное, пошёл в бухгалтерию -- отчитываться.
Захожу в указанную мне комнату, там сидят две тётеньки.
Я с ними здороваюсь и объясняю, что купил то-то и то-то, мне сказали зайти в этот кабинет, поставить всё купленное богатство на инвентарный учёт.
Обе тетёньки согласно кивают и каждая открывает по журналу.
Вдруг одна спрашивает другую:
-- А ты то что собралась на учёт ставить?
-- Как что? Ковёр. Он же сказал, что в том числе какой-то ковёр купил.
Вот так коврик для мышки чуть-чуть не был поставлен на инвентарный учёт как ковёр со сроком годности 20-25 лет.